— Для репортажа? — спросил Игорь, собирая бумаги, пытаясь вспомнить, куда положил телефон.
— Ты обиделся? На что? Тебе не понравилось?
Знакомая мелодия играла где-то за стеной. Игорь не сразу понял, что это телефон, но успел добежать до кухни.
— Я внизу, — сказал Георгий. — Просят, чтобы ты позвонил на стойку. Не хотят пускать меня без пропуска.
— Да, сейчас, — ответил Игорь. — То есть я уже спускаюсь. Подожди две минуты…
Винсент смотрел на него с жадным любопытством. Игорь схватил с вешалки куртку, выдернул из двери ключи. Он чувствовал ужас при мысли, что Георгий может подняться. Винсент натянул джемпер, начал неторопливо застегивать брюки.
— Мне нужно закрыть дверь, — сказал Игорь почти со злостью.
— Ты так его боишься? — он поднял руки. — Все, все, я ухожу! Может, хоть поцелуешь?..
Игорь оттолкнул его почти грубо. Лифт снова застрял наверху, быстрее было спуститься по лестнице. Винсент крикнул ему вслед, склонившись между пролетами:
— Ты разбил мне сердце! Bon noel!..
Георгий сидел на диване в нижнем холле. Он поднял на Игоря глаза и сразу все понял.
Они обменялись парой дежурных фраз, вышли к стоянке. Пока Игорь щеткой обметал с машины снег, тот закурил. Игорь давно уже не видел его с сигаретой. Игорю тоже захотелось курить, но он не решился попросить пару затяжек. Он еще ощущал во рту мятный вкус жвачки, слышал пряный запах Винсента.
В окнах редакции горел свет, мелькали тени, и, кажется, кто-то стоял у окна. Заметив, куда он смотрит, Георгий тоже поднял глаза. Отвернулся, щелчком отбросил окурок.
В машине Игорь включил радио, но молчать было невозможно, и он стал рассказывать про вечеринку в редакции, про то, как журналистки спорили — гей он или просто метросексуал. Он вдруг решил, что напрасно нервничает. Георгий не ясновидящий, он может только догадываться. Значит, нужно просто взять себя в руки и постараться держаться естественно.
— Так ты с журналистками трахаешься? Или с кем? — спросил Георгий после паузы.
В эту секунду Игорь понял, что Георгий тоже слышит запах мятной жвачки, резкого чужого одеколона и спермы, которую Винсент размазал по его животу. Улик было достаточно. Одежда, кожа, руки и волосы пропитались пряным запахом секса.
— Со всеми подряд, — он проглотил проволочный комок в горле. — Конечно, я трахаюсь со всеми подряд, ты разве не знал?
Телефон зазвонил в кармане Игоря. Со стороны Винсента это было довольно подло, но ожидаемо. Георгий скрипнул зубами.
— Ну? И что же ты не берешь трубку? Там, наверное, беспокоятся — как твой болван, ничего не заметил? Ха-ха, мы опять ему наставили рога.
Игорь понял, что сейчас должен врать — убежденно, отчаянно. Иначе наступит самое плохое, что только можно было представить.
— Не надо срывать на мне свою злость, я не виноват, что у тебя неприятности на работе! — он пытался как можно убедительнее изобразить возмущение. — Ни с кем я не трахался! Ко мне лезли девки, пьяные, там в соседних офисах везде корпоративы! Ты думаешь, мне просто живется? Ко мне все время клеятся какие-то Лизы, Маши, Кати… Я же не могу всем объяснять, что я живу с ревнивым мужиком! Которого я люблю больше всего на свете! Я живой человек. Ты бы сам попробовал работать в женском коллективе!
— Не работай, — проговорил Георгий устало.
— Я не об этом, мне все нравится! Просто не надо ревновать меня к фонарному столбу!.. Между прочим, ты сам до сих пор не развелся с женой.
Марков позвонил Георгию, отвлек каким-то вопросом. Они начали подробно обсуждать остатки по счетам, закрытые депозиты. Игорь потихоньку отключил в кармане телефон, чтобы стереть из памяти входящие звонки. Позже нужно было стереть и номер Винсента.
Дома, в ванной, он торопливо умылся, вытер мокрым полотенцем живот. Высохшая сперма неприятно стягивала кожу. Георгий сказал, что не будет ужинать, снова кому-то звонил, ушел к себе в кабинет. Вернулся в кухню, взял из холодильника початую бутылку вина.
Игорь не решался смотреть ему в глаза, боялся снова услышать его злой, ненавидящий голос. Но он заговорил спокойно, обыденным тоном:
— Я понимаю, тебе хочется разнообразия. Может, ты привык, чтобы тебя связывали, душили. Трахали резиновой елдой, как делал твой Майкл Коваль, извращенец и психопат. Или тебя привлекает секс втроем, или вчетвером. С журналистами, с кинозвездами. Просто с кем-нибудь, кто моложе меня. Я не вижу здесь никаких проблем. Москва — город большой, ты легко найдешь любые варианты. Можешь собрать свои вещи прямо сейчас. И отправиться к тому, кто тебе звонил.
Игорь почувствовал слезы обиды, подступающие к глазам.
— Это звонила менеджер, Катя, насчет заказа. Там проблема с реставраторами, — проговорил он, постепенно подчиняя себе дрожащий голос. — Старинные вещи в современном интерьере… Зачем ты так? У меня нет никого, кроме тебя. Я не вру!
Георгий достал бокал, хлопнул дверцей шкафа. Он выглядел сейчас бесконечно усталым и равнодушным ко всему.
— У тебя кровь на рубашке. Только не надо ничего объяснять.
Он налил в бокал вина и вышел.
Игорь стащил, скомкал, бросил в ведро пропахшую потом и спермой рубашку. Встал под душ в гостевой ванной, выдавил пасту на зубную щетку.
Когда он, голый, вошел в кабинет, Георгий раздраженно обернулся, хотел сказать что-то резкое. Но, скользнув взглядом по его телу, откинулся в кресле. Кровь стучала в висках. Игорь увидел на экране компьютера за его спиной покерный стол. Крупье открывал прикуп.
— У тебя фулл-хаус, — сказал он.
Георгий Максимович протянул назад руку и выключил монитор:
— Между прочим, с женой я развелся.
Но она была совершенно просто и непоколебимо убеждена, что ее брак — особенный брак, драгоценный и чистый, из которого ни анекдота, ни оперы не сделаешь.
Владимир НабоковПосле официального развода с Измайловым Марьяна переехала к Левону. Ей было бы удобнее остаться у себя на Конногвардейском, но Левон настаивал: мужчина должен принять женщину в свой дом.
Она перевезла вещи в его квартиру в новостройке на Московском проспекте, еще не до конца отделанную, но не торопилась принимать участие в покупке мебели или разбирать коробки, занявшие половину гостиной. Она спала с ним в одной постели, иногда готовила завтрак или ужин, уволила одну и наняла другую приходящую уборщицу, но по-прежнему чувствовала себя здесь временной обитательницей — словно в гостях или в отеле.
Вместо обустройства нового жилища она решила заняться продажей дома в Озерном. Домашний очаг, родовое гнездо, которое с размахом и любовью строил ее отец для будущих детей и внуков, превратилось в обременительную собственность, заниматься которой не хотел ни Максим, ни его новая семья, ни сама Марьяна. Содержать дом и участок было хлопотно и накладно, а воспоминания о прежнем счастье — такой спустя пять лет после смерти отца казалась та большая, сложная, наполненная тревогами и ожиданиями жизнь — только мучили ее.
