«Вот, блин, ребенок», — усмехнулся про себя Караваев. Вздохнул тяжело — осмотр только начинался, а он уже возбудился, забыл назначить Зинаиде мазь от венозного расширения и тромбофлебита. «Черт те что творится, — подумал он. — Ничего, дома ей мазь отдам». И решил прекратить в будущем массовые медосмотры. На них шли девчонки, как на праздник, одевались в лучшее, всегда что-то короткое и соблазнительное. Выставляли свои ножки напоказ, виляли бедрами, оголяли груди и ухмылялись заинтересованно — не импотент же он. Обсуждали его поведение в кулуарах, спорили, доказывали что-то друг другу, но пока похвастаться успехами не могли. Словно массовый психоз публичного соблазнения обуял девчонок древней профессии, но внутри себя каждая рассуждала несколько иначе — хотелось теплоты, ласки, заботы. И не для всех — для себя лично, без надуманной сексуальной показухи.
Ранее, в советское время, ходили все на демонстрации 7 ноября и 1 мая, радовались всем скопом, кричали здравицы партии и правительству. Всеобщее возбуждение, ликование, праздничная лихорадочность обретались в толпе и никто не думал о существующих проблемах общества или отдельных личностей. Но праздничная эйфория заканчивалась, расходились по домам, где уже непременно могли ругнуть партийцев за пустые магазинные полки, давку в общественном транспорте и многое, многое другое.
И здесь происходило что-то нечто подобное — мысли и разговоры в толпе одни, в душе и одиночестве другие.
Караваев закончил осмотр только к вечеру, устал страшно и даже нос слегка свербел от разнообразия запахов духов, туалетной воды и тела. Закрыл медпункт, вышел на улицу, вдыхая свежий воздух полной грудью, прикурил сигарету и стоял, наслаждаясь тишиной, морозной бодростью и одиночеством.
Он действительно устал, утомился от оживленной наэлектризованности, которую всегда создавали воспитанницы на осмотрах, считая их своеобразной выходной торжественностью. Никто из них не имел высшего образования, в лучшем случае ПТУ по специальности повар, штукатур-маляр, продавец. Никто ранее не читал газет и книг, телевизор и тот смотрели урывками между делами — уколоться и обслужить клиента. Поэтому и разговоры всегда усеченные — никакой политики, мировой ситуации, науки и искусства. Но в центре была небольшая библиотека, телевизоры и многие девчонки стали приобщаться к чтению книг, смотрели не только любовные сериалы, но и слушали новости. Многое не понимали, отстали от политических и других современных терминов, слов, в массе своей иностранных. Впитывали, как губки, информацию и начинали уже обсуждать другое — не побои клиентов и ментов, денежную удачу за обслуживание или где лучше достать героин. Но сексуальная распущенность осталась. Собственно отдыхали от бывшей работы девушки, никто не хотел возвращаться обратно, мечтали завязать, устроиться на работу, завести семью и детей. Но почему-то в толпе, среди таких же, хотелось блеснуть мастерством — соблазнить мужика. И не подобного себе, не воспитанника — кого-нибудь из охраны или штатных рабочих. Наверху стоял Караваев.
Он докурил сигарету, вдохнул несколько раз полной грудью, выветривая из легких последний дым и запах осмотра. Пошел домой, тихой утомленной походкой.
Хотелось расслабиться, выпить пивка или же коньяка немного, посидеть, не думая ни о чем, в кресле. Ножки девиц все еще бродили гормонами в теле, создавая внутреннюю напряженность, воюя с физической усталостью.
Степан Петрович решил принять душ. Вода расслабляла и успокаивала, смывала противоречия и освежала. Стоя под струей, он наслаждался, подставлял лицо, грудь и спину поочередно, набирался сил, просачивающихся из воды сквозь кожу. И не думал, ни о чем не думал.
Вытерся насухо полотенцем, накинул махровый халат, взбодренный вышел из ванной, наткнувшись на стоявшую в комнате Зинаиду. Подумал, что надо бы запирать дверь.
Она уже сняла пальто, выглядела эффектно и броско в своем коротком и декольтированном платьишке. Караваев замер, откровенно разглядывая Зину, переводя взгляд с ножек на талию и грудь, чувствовал, как растет волнение, и молчал.
Зинаида обозревала его таким впервые — темно-синий махровый халат, запахнутый наспех, мокрые, непросохшие от воды волосы, руки, медленно отпускающие полы халата, который стал чуть-чуть распахиваться и вот-вот обнажит заветную плоть. Кинулась на шею, целуя и срывая халат напрочь, торопилась, прерывисто дыша и неистово направляя мальчонка внутрь, и не попадала. Лицо исказилось в страстной гримасе, а он пер напролом, заваливая на стол, вошел внутрь и заработал. Зина, впившись пальцами в спину, застонала с приохиванием, торопилась не опоздать, впрессовывая в себя мужское тело.
Расслабившись, Караваев не отпустил Зину, поднял ее со стола, крепко сжимая талию, целовал уже неторопливо в шейку, словно в замедленном кадре, и пытался рассмотреть лицо получше. А она то выпрямляла голову, то откидывала ее назад с полуприкрытыми веками, наслаждалась еще не остывшей страстью. Каштановые волосы рассыпались по плечам, сочный ротик приоткрылся, зовя к общению. Нашел и впился в томлении в мякоть губ.
Руки ослабевали и Караваев медленно разжал их. Зинаида опустилась на носки, а потом и на всю ступню. Секс закончился и что дальше делать она не знала. Решила не торопить события, но переживала страшно.
Хорошие мужики попадались ей и раньше, но, естественно, ни о каких привязанностях не могло быть и речи — кто клюнет на наркоманку и дорожную проститутку. И она особенно не нуждалась в мужском внимании, все посвящалось одному — героину.
А теперь — другое. Зинаида похорошела и расцвела. В ней проснулась женщина — не проститутка, раздвигающая ножки за несколько сотен рубликов, ожили, ранее подавляемые наркотиком, чувства. Появилась возможность перспективы, не как раньше — загнуться в канаве, а устроиться на работу, создать семью и воспитать ребенка. Перспектива хоть капельки счастья и это счастье она видела здесь, сегодня.
Зина отошла от Караваева на пару шагов, села в кресло и переводила взгляд с него на пол и обратно. Молчала. Она так и не снимала своего платьишка, чулок, пояса и бюстгальтера. Не снимала ничего, трусики или плавки не одевала заранее. В ажурных чулочках согнутые в коленях ножки смотрелись в кресле особенно заманчиво.
Караваев, словно в каком-то ступоре, изучал ее лицо — прямой, может быть с небольшой ложбинкой, носик, карие глаза, оттененные синими тенями с неброской подводкой, черная тушь, выделяющая ресницы. Слегка оголенная грудь в вырезе платья поднималась и опускалась в такт дыханию, выдавая волнение. Но сейчас он не понимал, что беспокойство не связано с сексом и считал не остывшим дыхание от любовных утех. Вспомнил первую встречу, когда ее привезли в центр в грязнущей и замызганной одежде. В синяках и кровоподтеках, с разбитой губой, но в помаде, с терпким, отвратительным запахом смеси немытого тела, дешевых духов и водки. На лице злобная отрешенность, так он тогда расценил ее вид. Не принято еще решение — кинуться в омут и погибнуть молча или вцепиться кому-нибудь в глотку, драть до последнего и умереть в сорванной злости.
