— Именно так, — сказал Джоханнес. — Ты не получишь того, что тебе нужно. Если должен, убей меня. Это ничего не изменит. Я не дам тебе камень.
— У тебя есть семья, Джоханнес. Что, если им будет угрожать опасность?
— Моя жена умерла.
Анна. Умная, красивая. Она была еврейкой и вышла замуж не за еврея, но пережила войну — совсем ненадолго. Он отогнал воспоминание и выпрямился.
— Зато твои сестры живы. — Он старался говорить холодно и решительно, так же, как пытался это делать сенатор Райдер в субботу, сидя в машине, но сейчас он почувствовал, как изнутри поднимается дрожь неуверенности, и знал, что красавец Райдер испытывал то же самое. Они птицы одного полета — глупый сенатор и он, Хендрик. Они прячут страх за маской самоуверенности. А вот раскусит ли Джоханнес своего бывшего друга? Хендрик одернул себя, решив, что опасно предаваться таким размышлениям, и твердо продолжил:
— Вильгельмина живет в Роттердаме, а Катарина в Нью-Йорке. У Джулианы, твоей племянницы, квартира на Централ-Парк-Вест. Мне известно, где их найти, Джоханнес.
Вот оно, думал Хендрик. Сейчас он увидит его страх. Он ждал, но старый огранщик лишь вытер салфеткой рот и медленно поднялся с кресла.
— Катарину ты и пальцем не тронешь, а Вильгельмина будет страшно рада, если ей представится возможность перерезать твою поганую глотку.
Похоже, его очень позабавила эта мысль, но Хендрик ничего не смог возразить. Они оба знали, что такое Вилли Пеперкэмп. Если бы старший брат ради ее спокойствия и безопасности пошел на сделку с Хендриком, она бы пришла в ярость.
— А Джулиана очень известная фигура, — продолжал Джоханнес. — Если ты ее тронешь, это вызовет большой шум. Слишком рискованно. Однако… — Старик снял с вешалки, висевшей рядом со столом, куртку и натянул ее на костлявое тело. — Однако, Хендрик, прошло много, очень много лет. Ты мог явиться за Менестрелем и раньше, но не делал этого. Значит, здесь замешаны другие. Кому-то пришло в голову, что ты видел Менестреля, и он заломил тебе руки, которые так легко выкрутить. Кому на этот раз ты пообещал камень? Хотя, неважно. — Джоханнес вежливо указал на дверь. — Может, пойдем?
Было поздно, и «Кондитерская Катарины» уже закрылась, но на кухне еще горел свет. Хозяйка разложила выпечку на маленьком столе и заботливо и любовно обмахнула булочки сильными, загрубевшими ладонями, на которых остались мука и засохшее тесто. Ее ногти всегда были коротко подстрижены.
Джулиана замерла в дверях, залюбовавшись матерью. Она пришла сюда сразу из «Аквэриан» и, открыв дверь своим ключом, вошла в безмолвный, темный магазин. Глупо как-то думать о руках, но Джулиана не могла остановиться. Их руки так не похожи. У Джулианы были длинные, тонкие пальцы, и хотя она тоже коротко стригла ногти, но всегда покрывала их лаком. Дважды в день она втирала в кисти французский крем. У нее были сильные руки. У пианистки не может быть иначе. Но сейчас, глядя на широкие ладони и толстые пальцы матери, она вдруг позавидовала ей. Если бы Джулиана родилась с пальцами Пеперкэмпов, то все могло бы сложиться иначе.
— Привет, мать.
Катарина не подняла головы.
— Да.
Она прошептала свое «да» почти беззвучно. Обычно она просто говорила «ага», растягивая длинное, громкое «а». Она шлепнула по тесту, ее обычная осторожность и плавность движений вдруг пропали.
— Мать, что-то случилось?
— Ничего, что касалось бы тебя.
— Ма! Поговори со мной, пожалуйста. Знаешь, один репортер расспрашивал меня о твоей подруге, Рахель Штайн. Я знаю, что в субботу она была в Линкольн-центре с сенатором Райдером. А еще Райдер должен был встретиться с каким-то голландцем, которого зовут Хеидрик де Гир. Ты когда-нибудь слышала о таком?
Катарина посыпала мукой деревянную скалку и хлопнула ею по тесту. Стоит ей только поднять глаза, и она увидит синие волосы дочери и ее енотовую шубу. Она всегда была уверена в Джулиане. Она считала — что бы ни произошло в этой бурной жизни, Джулиана всегда останется такой же. Но сейчас она была в отчаянии. Явно не из-за визита подруги, с которой не виделась много лет, и не из-за дочери, которая задает слишком много вопросов. Джулиана никогда не видела мать такой подавленной и неразговорчивой.
— Мама!
— Ты должна поехать в Вермонт. Тебе нужно отдохнуть.
— Я хочу, чтобы ты поговорила со мной. Слушай, неужели я не имею права знать, что происходит?
Катарина, не поднимая головы, швырнула скалку на стол.
— Мама! В чем дело?
— Рахель, — наконец произнесла Катарина. — Погибла Рахель.
— Боже мой! Как жаль! Как это случилось?
И опять Катарина прятала от нее взгляд, и опять она принялась за работу.
— Она упала, когда вышла из Линкольн-центра, ударилась головой и умерла. Об этом написали в утренних газетах. — Она говорила ровным голосом, разве что с более сильным акцентом, чем обычно. — Полиция говорит, что это несчастный случай. Лед был запорошен снегом, и Рахель поскользнулась.
Джулиана вдохнула воздух полной грудью, как делала перед выступлениями, чтобы успокоиться.
— Какой ужас, — сказала она.
Но что-то внутри нее протестовало против такого объяснения. Знал ли об этом Старк? Неужели этот мерзавец пытался использовать ее?
Катарина тыльной стороной ладони провела по лбу, на котором выступили капли пота, убирая пряди русых волос. На одной брови осталась мука. Гнев, который она не смогла скрыть от Джулианы, растаял, уступив место горестному выражению боли. В ее нежных глазах стояли слезы, а на миловидном лице обозначились морщины. Нижняя губа подрагивала, руки затряслись. Она принялась нервно оглаживать плоское, опавшее тесто.
— Поезжай в Вермонт, — сказала она, наконец взглянув на Джулиану, но не заметив ни цвета ее волос, ни шубы. — Прошу тебя.
— Мама, ты чего-то недоговариваешь? Пожалуйста, скажи.
— Я рассказала тебе все! — Она дернула головой, и на лицо упали светлые локоны. Но слезы все еще стояли у нее в глазах, поблескивая в приглушенном свете. — Я потеряла добрую подругу, Джулиана. Но не хочу, чтобы ты горевала вместе со мной.
— Ты врешь, мама, — тихо сказала Джулиана. Катарина взяла в руки скалку.
— Ты просто хочешь избавиться от меня. Чтобы меня не было в городе. Почему? Из-за того, что произошло с Рахель?
— Не говори глупостей. — Катарина попыталась улыбнуться, но на ее лице были усталость, печаль и страх. — Смерть Рахель — это трагическая случайность. — Ее голос дрогнул. — Она была подругой моего детства, моей подругой. Я знаю, я сейчас сама не своя, но ее смерть не имеет к тебе никакого отношения.
