— Ну, еще бы, — заметил Старк.
— Вы мне сказали, что она голландка по линии матери, а девичья фамилия матери Пеперкэмп. Она выросла в Амстердаме. О ней была только одна заметка, в которой сообщалось о ее кондитерской. Я пошел дальше и проверил всех Пеперкэмпов. Вы не поверите, но есть огранщик алмазов по фамилии Пеперкэмп.
Здесь Пеперкэмп, там Пеперкэмп.
— Продолжай.
— Сведений о последних годах его жизни почти нет. Он начинал в Амстердаме, после Второй мировой войны переехал в Антверпен. Из его рук вышло несколько знаменитых крупных бриллиантов, в том числе «Дыхание ангела», который сейчас находится в Смитсоне. Он — последний огранщик из рода Пеперкэмпов, которые занялись этим ремеслом, по всей видимости, в шестнадцатом веке, когда в Антверпен и Лиссабон, спасаясь от Инквизиции, хлынули еврейские торговцы алмазами. Эти города раньше держали первенство в производстве бриллиантов.
— А Катарина или Джулиана Фолл там не упоминаются?
— Нет, но это не удивительно. Большинство материалов были опубликованы, когда Джулиана была совсем ребенком.
— А Хендрик де Гир?
— Нет. О нем я не смог ничего найти.
— Есть какая-нибудь связь между этим Джоханнесом Пеперкэмпом и Джулианой, или Катариной Фолл, или Рахель Штайн?
— Может и есть, но я ничего не обнаружил.
— О'кей. Спасибо, Аарон. Я тебе очень благодарен.
Зиглер просиял.
— Фелди по-прежнему ничего не говорить?
— Ни в коем случае.
Мэтью отправился пить кофе — дрянной, но горячий — и просидел в кафетерии час, болтая с репортерами о последнем хоккейном матче, когда «Кэпс» играли с «Брюйнз» у себя дома и проиграли в третьем периоде. Он вдруг спросил себя, ходила ли Джулиана Фолл хотя бы раз на хоккей? Они могли бы сходить вместе, и ей представилась бы возможность сыграть на органе национальный гимн. Да уж, тут ее репутации точно пришел бы конец. Что такое Д. Д. Пеппер по сравнению с этим? Интересно, она хоть представляет себе, как выглядит хоккейная площадка? Вряд ли. Ей хоть раз довелось попробовать хотдог из ларька? И вообще, ела она когда-нибудь хотдоги? Наверное, называет их «сосисками».
Он лениво прошел за добавкой, еще раз наполнил свою чашку и направился обратно в отдел.
На его столе звонил телефон. Он снял трубку.
— Да.
— О, я вас застала.
Он сразу узнал этот плавный голос и плюхнулся в кресло.
— Мне называть вас Джулианой или Д. Д.?
— Обычно меня называют мисс Фолл.
— Все еще сердимся, а?
— Это не относится к делу. Почему вы не сказали мне, что Рахель Штайн погибла?
— Потому что вы спросили бы меня: «Какая Рахель?». Я вам описал ее, если помните, а вы сказали, что не знаете. И я не думал, что есть смысл рассказывать вам о ее гибели.
— Вы пытались поймать меня на удочку, — сказала Джулиана. — Кроме того, вы все равно не поверили мне.
— Не поверил.
— Возможно, я сказала бы вам больше, если бы вы были откровенны со мной.
Он усмехнулся.
— Я мог бы адресовать вам ваши же слова. Хотите поговорить сейчас?
— Мне нечего сказать.
— Тогда зачем вы позвонили?
— Я лишь раз встретилась с Рахель Штайн, но я… Ну, я хочу узнать побольше об этом деле, вокруг которого вы ходите.
— Зачем?
Он слышал, как она глубоко вдохнула, сдерживая себя.
Да, он здорово раздражает ее.
— Из любопытства, полагаю, — холодно ответила она.
— Это интереснее, чем красить волосы в фиолетовый цвет, надевать странные наряды и играть джаз? Джулиана Фолл, я понимаю, вам скучно, но мне-то есть чем заняться, и я не собираюсь развлекать вас. И потом…
Он подумал и не стал договаривать.
— Вам известно что-нибудь о том, почему в субботу Рахель Штайн была с сенатором Райдером? — спросила она. Ее голос был ледяным, надменным и очень подозрительным.
— Мне нет, а вам?
— Разумеется, нет. Вы знакомы с сенатором Райдером, не так ли? Зачем вы приходили на концерт?
— Я люблю музыку, — признался Старк. Эта женщина играет с ним в кошки-мышки. Но играть это одно, а думать, что он выложит ей все, — совершенно другое. Он разозлился. — Позвольте и мне кое о чем спросить вас, мисс Фолл. Вы имеете какое-нибудь отношение к огранщику алмазов по имени Джоханнес Пеперкэмп?
На другом конце провода повисло молчание. Мэтью откинулся в кресле, прислушиваясь. Наконец она сказала — еще более холодно, надменно и подозрительно:
— Почему вы спрашиваете?
— Из любопытства, наверное, — передразнив ее, ответил он.
Он зашел слишком далеко. Джулиана обозвала его мерзавцем и бросила трубку. Он запомнил ее номер, когда был у нее дома, и потянулся к телефону, чтобы перезвонить. Но остановился. Чем это ты занимаешься? Джулиана Фолл не может иметь отношения к делу, в которое вовлечены Отис Рэймонд и Сэм Райдер. Она пианистка. Пусть развлекается, пряча Д. Д. Пеппер от Шаджи и Джулиану Фолл от Лэна Везеролла.
Он надел куртку и пошел домой.
Вильгельмина Пеперкэмп собрала множество глиняных горшков и чистила их в своей крохотной кухоньке, не замечая ослепительного света утреннего зимнего солнца, лившегося в окно. Квартира располагалась на первом этаже реконструированного дома семнадцатого века в Дельфшейвене; здесь она и прожила последние сорок лет. Этот район оправдывал свое название Дельфской Гавани: самый тихий и живописный уголок Роттердама, из немногочисленных местечек, не пострадавших от немецких бомбардировок 1940 года. Новостройки Роттердама были также неплохи — красивые, оживленные и удобные. Но Вильгельмина всегда любила именно булыжные мостовые и старинные, многовековые дома Дельфшейвена.
Когда зазвонил телефон, ее руки были мокрыми по локоть. Она только-только начала справляться с плесенью, въевшейся в стенки одного из горшков, и подумала было не подходить к телефону, но ей звонили так редко, что она решила все же подойти. Ворча под нос, она положила жесткую проволочную щетку, вытерла руки о фартук и сняла трубку.
— Да?
— Вилли…
Она сразу узнала этот мягкий, жалобный голос.
— Катарина, что случилось? Чем ты расстроена?
— Извини, Вилли, я совсем не хотела, чтобы ты это почувствовала…
— Ничего, — прервав ее, ответила Вильгельмина. Она говорила на голландском, а Катарина привычно отвечала по-английски, словно ей не приходилось разговаривать на своем родном языке. Обычно Вильгельмина не упускала возможности уколоть сестру за то, что та окончательно превратилась в американку. Но сейчас она сдержалась. Катарина звонила редко и практически никогда не делилась своими тревогами, и Вильгельмина тоже заговорила на превосходном английском.
