Галина спросила:
— Ты все сегодня выяснил?
— О чем ты?
— Ну… на даче. Ты что, в самом деле подозреваешь кого-то из нас? Но это же смешно. Лепницкая сказала, что Алину убили их молотком. Кто-то украл его с дачи и нанес именно им удар по голове. Это правда?
— Спроси у Лепницкой. Она, похоже, знает не меньше моего.
— То, что молоток убийца взял у них, еще ничего не значит. Это может быть совпадением.
— Что? У одной пары из вашей компании с дачи крадут молоток, чтобы убить женщину из вашей же компании? Не проще ли предположить, что это кто-то из своих?
— На это и рассчитывал убийца. Неужели у тебя, кроме нас, нет никаких подозреваемых?
— Я должен делиться с тобой результатами расследования?
— Никто тебя не просит об этом. Но просто, по-человечески…
— Просто, по-человечески, я занят. Я прошу тебя больше мне не звонить.
— Никогда?
— Никогда.
— Но почему? Ты так обиделся? Я же все наврала… про других мужиков.
— Не в этом дело. Просто мы не любим друг друга. И не любили никогда.
— Но нам же было хорошо…
— Кому?!
Виктор Петрович бросил трубку: назойливых женщин он просто не выносил. Но в назойливости Галины не было страха быть брошенной — вот в чем дело. Теперь он нужен был ей не как потенциальный муж, а как… следователь? Вполне возможно. Она что-то хотела разнюхать? Вполне вероятно. И тут его как обожгло: он точно вспомнил, что вчера, когда он расспрашивал ее о духах и о платке, он не называл ни имени убитой, ни ее адреса. Почему же сейчас Галина не указала ему на это? А вместо этого заявила, что просто не успела сообщить о том, что знакома с Алиной! Ах, Галя, Галя… Каким же ты образом причастна к этому делу?! И что это у вас за коллективчик такой женский, в котором лишь иногда хотят мужчин?
«Ну и влип я!» — подумал Кронин.
А вдруг она и в самом деле потребует отстранить его от следствия? Ну уж нет! Не пройдет этот номер у дамочек!
Два престарелых детектива добрались до квартиры Елены Ивановны почти в шесть часов вечера.
— Чайку бы, — попросил Павел Прокофьевич, снимая плащ.
— Я думаю о том же самом, — усталым голосом произнесла хозяйка дома, — сначала перекусим, а уж потом прослушаем, что там у вас записалось на ваш крохотный шпионский магнитофон. Он, кстати, стоит бешеных денег.
— Да ничего он не стоит. Я вам наврал. Это мое изобретение.
— Да-а? Поздравляю. Но меня беспокоит один момент: вы как-то слишком уж привычно и профессионально врете.
— Что да, то да.
— С вами опасно иметь дело.
— Не согласен. Я — честный врун. Лгу только по необходимости и только для пользы дела.
— Какая же необходимость заставила вас сказать, что вы купили это… эту штуку? И какая польза от этого вранья?
— Польза есть. Вы на меня посмотрели с уважением. У людей всегда вызывает уважение человек состоятельный. И необходимость набить себе цену тоже была.
— Для меня состоятельный — значит, состоявшийся. В творческом плане. С гораздо большим уважением я на вас посмотрела сейчас, когда вы сказали, что сами соорудили свой аппарат.
— Да? Не заметил.
Перекусив, они прошли в комнату, и Павел Прокофьевич наконец включил миниатюрное воспроизводящее устройство. Самозваные детективы замерли, вслушиваясь в болтовню женщин. Увы, это была лишь болтовня. Говорили о каком-то журнале. Голоса были абсолютно обычными, без какого-либо криминального оттенка — в них не было ни беспокойства, ни страха. Подвыпившие дамочки весело болтали о журнале, который они намеревались сами издавать.
— А что, название мне нравится, — произнес голос Додиковой, — по-моему, звучит впечатляюще: «Глянцевая женщина».
— Впечатляюще и интригующе! — подхватила Прибыткова. — Я предлагаю выпить за наш будущий журнал, который будет расходиться миллионными тиражами по всей планете!
Слышно было, как они разливают дорогое французское вино — об этом они тоже говорили, похваляясь роскошно накрытым столом.
— Вообще, девочки, — щебетала Додикова, — нам грешно гневить Бога. Мы нашли таких мужиков, которые нас обеспечивают и носят на руках.
Лепницкая ее не поддержала:
— Я сама себя обеспечиваю. Если бы я не устроила тот небольшой пожарник да не натаскала оттуда раритетных картиночек — сидели бы мы с моим благоверным на зарплату музейных работников.
— Вот ты и спонсируй наш будущий журнал! — вставила Прибыткова.
— Еще чего! — Голос Лепницкой звучал возмущенно. — Мало того, что я являюсь генератором идей в нашем маленьком коллективе, так я еще и должна сама оплачивать их воплощение в жизнь?
— И в самом деле, Света, ты уж слишком нагружаешь нашу подругу…
— Это, по-моему, заговорила Большакова, — шепнула Елена Ивановна.
Павел Прокофьевич приложил палец к губам. Они продолжали слушать запись.
— Лида у нас и в самом деле генератор идей, — продолжал звучать голос Большаковой, — ей принадлежит идея с журналом, она же придумала, как достать деньги на него…
— Ой, я уверена, что денежки к нам потекут рекой! — вновь весело защебетала Додикова. — Куда они денутся-то?
Будут платить как миленькие! А. Лидушка у нас — просто чудо! Лида, ты почему такая умная? Я прямо вижу наш будущий журнал. Обложка будет черная, да, Лида?
— Обложка черная, глянцевая, на черном — красная роза и кинжал. А над ними — золотой профиль Нефертити.
— Гениально! — восторгалась Додикова.
— Еще больше мне нравится идея с нашим фондом и общественной женской организацией, — снова проговорила Большакова.
— Нет, я считаю, что самая удачная моя задумка — это создание клуба для состоятельных женщин под тем же названием: «Глянцевая женщина», — зазвучал голос Лепницкой, — только подумайте, какие перспективы: можно бассейн устроить, сауну…
— С девочками!.. — хихикнула Додикова.
— Ну разумеется. Только не дешевый бордельчик, а все по первому разряду…
— А у меня что, дешевый бордельчик? — произнесла вдруг с обидой Прибыткова.
— Света, ты что? — удивилась Лепницкая. — Разве твое заведение можно считать борделем? Ты же для нас старалась, для своих друзей.
— Вот именно! — Обида не исчезла из голоса Прибытковой.
— Светка, глупенькая, ну неужели ты думаешь, что мы тебя не ценим? — Голос Лепницкой зазвучал ласково и нежно.
— Совершенно не цените! — упорствовала Прибыткова. — А мне, между прочим, очень и очень страшно…»
На этом запись обрывалась.
— Ах ты, ну надо же! — сокрушался Павел Прокофьевич. — Что-то я напортачил в своем изобретении. Пленки должно было часа на два хватить.
— Какая жалость! — едва не плакала Елена Ивановна. — На самом интересном месте! Вы слышали — ей страшно. А чего она может бояться?
— Ну… Того, что ей за устройство борделя придется отвечать.
— Да кто это докажет? Может, ей страшно, потому что на ней висит убийство?
— Все может быть.
Павел Прокофьевич возился с крохотным магнитофончиком, но, кроме шипения, никаких других звуков из него не извлек.
— Что ж, удовольствуемся малым, — сказал он. — Я полагаю, мы должны передать это вашему шефу?
— Виктору Петровичу? Ну разумеется. Хотя он того и не стоит: прогонял нас от ограды, говорил, что мы мешаем расследованию, и вообще… Он меня разочаровал. Но позвонить ему, конечно, мы должны. Незамедлительно.
— Домой?
— Я думаю, что он в прокуратуре.
— Он что — вообще не отдыхает?
— У них ненормированный рабочий день.
— И выходных не полагается.
— И отпусков.
— Но зарплата-то хоть есть, я надеюсь?
— Что-нибудь, вероятно, выдают два раза в месяц.
— Не позавидуешь, — вздохнул изобретатель.
— А завидовать вообще вредно для печени.
— Колючая вы дамочка. Даже какая-то ядовитая, я бы сказал.
— Я вам весь день не нравлюсь! — взорвалась Елена Ивановна. — Не понимаю только цели вашего присутствия в моей квартире.
— Цель воспитательная. Одинокие женщины слишком самостоятельны. Так недолго и до феминисток докатиться. Я предлагаю вам руку и сердце.
