— Джеймс, неужели вы умеете готовить?
— Ни одна техасская мамаша не отпустит из родительского гнезда своего отпрыска, не убедившись, что он сумеет позаботиться о себе, — ответил Джеймс, стаскивая серо-черный пиджак — неизменный атрибут своего чиновничьего образа. Соврал он лишь наполовину — мать и вправду научила его готовить, но за всю свою короткую жизнь (пуля снайпера оборвала её жизнь вскоре после того, как исполнилось тридцать семь) она ни разу не покидала Северной Ирландии, где и появилась на свет.
— Господи, какое счастье! — воскликнула Энни. — Вы просто добрый ангел!
А вот тут она ошибалась. Он был скорее ангелом смерти. Безжалостным профессиональным убийцей, рыцарем без страха и упрека. И без угрызений совести. Так, по крайней мере, считал сам Джеймс — пока не заглянул в глаза Энни. Огромные, доверчивые и наивные, как у испуганной лани.
И вот, избавившись от галстука и закатав рукава сорочки, он решительно взялся за индейку. Тушка была здоровенная и ещё наполовину неразмороженная.
— Духовка включена? — осведомился Джеймс.
— Я её уже выключила.
— Вынь верхнюю решетку, а потом включи на четыреста градусов
. — С этими словами Джеймс вывалил замороженную индейку на противень.
— Но нельзя же печь её в таком виде! — возразила Энни. — Она ещё не нафарширована.
— Это подождет, — уверенно заявил Джеймс. — В духовке она быстро разморозится, а тем временем мы приготовим все остальное.
— А мы не умрем от сальмонеллеза? — с подозрением осведомилась Энни.
— Это не худший способ отправиться на то свет, — усмехнулся Джеймс, засовывая индейку в духовку. — Так, что у нас ещё в меню?
— Ну, уж пироги вы, наверное, печь не умеете? — грустно спросила Энни.
Джеймс смерил её взглядом. Кончик носа Энни был выпачкан в муке — сразу он этого почему-то не заметил. Длинные белокурые волосы были узлом закручены на затылке, а кружевной фартук был местами заляпан жиром — свидетельство неравной борьбы с непослушной индейкой. Словом, Энни выглядела настолько невинной и трогательной, что Джеймсу хотелось…
Он и сам не был уверен, чего именно хочет. Так или иначе, помыслы его были связаны с сексом и насилием, а он не мог — не смел — позволить себе ни того, ни другого.
— А какие у тебя сложности с пирогами? — осведомился он.
Странный то был день, нереальный какой-то. За окном задувал ветерок, сыпал легкий снег, но в просторной кухне огромного джорджтаунского особняка Уина Сазерленда было тепло и уютно. В воздухе соблазнительно пахло запекающейся индейкой, пирогами и прочими яствами — те материнские рецепты, которые Джеймс позабыл, они с Энни быстро восполнили, со смехом листая кулинарную книгу. В итоге стряпня удалась на славу, хотя кое-что и подгорело.
Да, как отличалась эта просторная кухня от тесной кухоньки их крохотной квартирки в Белфасте, где детишкам приходилось спать едва ли не друг на дружке, а денег у матери вечно было в обрез. Не было здесь ни снайперов, ни предательских бомб, всегда готовых взорваться в густонаселенном квартале. Не было ничего из набора бед, неурядиц и невзгод, способных раздавить человека. Оставить одну пустую оболочку.
Энни давно была влюблена в него. Впервые влечение к Джеймсу она испытала около года назад, и Джеймс с тех пор всячески пытался её избегать. О чувстве Энни ему со смехом поведал сам Уин, однако Джеймсу было не до смеха. Уж слишком Энни была юна и неиспорченна. И не ему предназначалась.
Но, несмотря на все это, тогда, в отсутствие Уина и рядом со столь желанной Энни, Джеймс почувствовал, что слабеет. Когда лицо её озарялось улыбкой, по-детски нежной и доверчивой, а в голубых глазах вспыхивали дразнящие огоньки, ему приходилось призывать на помощь всю свою волю, чтобы удержаться от безумства.
Ему было бы куда легче перенести это жестокое испытание, имей он право прижать Энни к стене, заглянуть в глаза и признаться:
— Послушай. Энни, я ведь совсем не тот, за кого ты меня принимаешь.
Но не мог. Не смел. И не имел права. Для неё последствия признания Джеймса стали бы куда пагубнее, нежели даже для него самого. Правда эта сразу поставила бы её жизнь под угрозу. А ещё — подорвала бы доверие к безмерно любимому и обожаемому отцу.
Нет, он не скажет ей ни единого слова. Станет лишь молча страдать, терпеливо сносить её наивное кокетство.
— Изумительно! — воскликнула Энни, обводя взглядом праздничный стол. Тут и правда было, на что залюбоваться. Старинное серебро, уотерфордский хрусталь, лиможский фарфор, скатерти из камчатного полотна — вся эта роскошь свидетельствовала о незаурядном богатстве хозяев. И мысли Джеймса невольно унеслись в прошлое, к своим далеким предкам, которые умирали от голода, в то время как несметно богатые бароны не только обжирались, но и попивали французское вино из хрустальных бокалов, изготовленных его голодающими соотечественниками. Тогда кровь бросилась в лицо Джеймсу, и он вдруг на мгновение вновь ощутил себя семнадцатилетним юнцом, пылким идеалистом, готовым отдать жизнь за правое дело. По крайней мере, за то, которое почитал правым.
Но он смолчал, и лишь заставил себя выглянуть в окно. Снег уже валил вовсю, облепляя стекла и подоконник, и Джеймс вдруг поразился, насколько опустела всегда оживленная улица. В огромном доме они были вдвоем: он и Энни Сазерленд. Оторванные от реальности, от повседневной суеты и смертельной опасности, грозящей ему всегда и повсюду. Он оказался наедине с Энни и знал, что хочет её.
Внезапно погас свет, и столовая очутилась в темноте.
— Должно быть, электричество отключили, — сказала Энни. Немного испуганно, как ему показалось. И осторожно приблизилась к нему.
Джеймс тут же поймал себя на том, что уже машинально приготовился отразить вражеское нападение. Он глубоко вздохнул, переводя дух, и только тогда впервые заметил, насколько привлекателен аромат духов, которыми пользовалась Энни.
— Наверху, в моей спальне, есть стереомагнитола на батарейках, — неожиданно промолвила Энни. — Может, пойдем послушаем? Или — приемник включим? Надо хоть узнать, что в мире делается.
— Надо ли?
Ему не нужно было видеть её лицо, чтобы знать, что на нем написано.
— Неведение — не всегда благо, — промолвила Энни с едва уловимой обидой в голосе.
— Я в этом не уверен. — Джеймс шагнул в сторону и, щелкнув зажигалкой, поджег одну из свечей в старинном серебряном канделябре. Комнату залил мягкий свет.
При мерцающем свете розовой свечи Энни показалась ему совсем трогательной и беззащитной. И — угрожающе прекрасной. А ведь она даже не подозревала, что творилось в душе Джеймса. Даже представить себе не могла. А, представив — не поверила бы. Ее чары пробивались сквозь его ковавшуюся годами броню подобно кислоте, проедающей сталь. И все-таки Энни, похоже, что-то почувствовала. Нет, она даже не сдвинулась с места, а лишь задрала голову, посмотрела на него, и Джеймс безошибочно распознал, что за её затуманенным взглядом скрывалось желание. Джеймсу же ничего другого не оставалось, как не замечать его. Повернувшись спиной к Энни, он подошел к окну и уставился на занесенную снегом улицу.
