Андрей Неклюдов - Золото для любимой

– Где наша проходушка? – проговорил Андрей. (Пришедшие теперь обеспокоенно поглядывали на скобу у меня в руке.)

– Какая еще проходушка? – отозвался я, уже начиная догадываться, что речь идет о портативном промывочном агрегате, который забрал Радик.

– Будто не знаешь, – напарник Андрея кивнул на рифленые отпечатки моих ботинок на вязкой светло-серой глине. – Там точно такие следы.

– Не брал я никакой проходушки, – негромко, но твердо проговорил я.

Те еще немного постояли, злобно глядя на меня.

– Тут наше место, запомни. Если еще раз тебя тут застукаем… – Андрей выразительно потряс лопаткой.

Они выбрались по корявым известняковым уступам наверх.

– Я не забыл, как ты меня прогнал, – обернулся Андрей, прежде чем скрыться из виду.

Через минуту послышалось фырканье заводимого мотора.

Вот, значит, до чего увлекся, подумал я, не услышал даже, как подъехал мотоцикл…

Я извлек из-под воды лоток. На его дне сиротливо маячили всего две или три желтых крупицы. Придется начинать все заново.

…Я брел, глубоко увязая в глине, сгорбившись, поскольку плечи мои отягощал груз – целый рюкзак грунта из той самой промоины. Это был заведомо богатый материал. «Хороший грунт, – сказал бы Радик. – В нем должно быть». А еще в кармашке рюкзака таился маленький хлопчатобумажный мешочек, в уголке которого можно было нащупать нечто, напоминающее зерна крупы.

Я сбросил поклажу на краю березовой рощи, частично съеденной карьером. Внизу, под обрывом, рябило озерцо. Здесь, в безопасном месте, я и промою добытый грунт. Но пока что я развел костер, повесил над ним алюминиевый котелок со ртутной (как уверяет Радик) озерной водицей. Первым делом надо было бы переписать с клочков бумаги в пикетажку второпях набросанные маршрутные наблюдения. Но вместо этого я залюбовался позолоченными осенью Березовскими сопками напротив, белесыми выкошенными луговинами в их подножии, пустынным озерцом внизу и полощущимися в голубизне неба надо мной ветвями берез.

Вместо пикетажки я извлек из полевой сумки свой истрепанный блокнот и записал: «Впечатление, будто осень, уходя, оставляет на ветках лоскутки своих ярких платьев…»

Перечитав, подумал: я, как уродливая барышня – пытаюсь прикрыть, разукрасить такими вот красивостями свое духовное пепелище. Вырвал и швырнул лист с последней записью в костер.

…И я отправился в ставшее мне отвратительным общежитие. Я был взвинчен. По дороге я мысленно репетировал предстоящую встречу в ее худшем варианте. Воображение настолько живо рисовало мне вероятную сцену, что пассажиры в трамвае сторонились меня, пугаясь, очевидно, моего зверского лица.

Мне представлялось, как я шагаю по длинному неровно освещенному коридору и слышу долбящую и сверлящую слух музыку. По мере приближения к комнате Армена шум усиливается. Я толкаю дверь. Или как в фильмах-боевиках – вышибаю ее ногой. Грохочущие звуки вырываются на свободу. Посреди комнаты в сизой мгле табачного дыма вихляются несколько пар, все полуголые. Это оргия. В одном из танцующих я узнаю Армена. Он конвульсивно двигает чреслами перед девицей, стоящей перед ним на коленях и задравшей на себе платье. Другой вариант: на коленях стоит он, а она вертит задницей перед его физиономией.

За толкущимися, ломающимися фигурами я не сразу замечаю Аню. Она сидит на кровати… Нет, даже не так: на кровати сидит какой-то незнакомый мне тип, а Анна расположилась у него на коленях, обнаженная по пояс. Ее светлые волосы распущены, губы ярко накрашены, на плече татуировка. (Откуда-то из памяти всплыл плакат, на котором худосочная, но грудастая красотка занимается сексом с чудовищным лоснящимся омерзительным драконом, обвившим ее изящное тело своим буро-зеленым слизким хвостом.)

Аня волнообразно покачивает плечами, что-то говорит, широко открывая рот, улыбается и закатывает глаза.

Или же: она лежит на кровати под каким-то чуваком. Они бесстыдно спариваются.

С минуту я стою у порога, не в силах сдвинуться с места. Наконец, превозмогая нервную дрожь и дурноту, пробиваюсь через скопище танцующих и, остановившись в шаге от Ани, ловлю ее руку.

– А-а, это ты… – все с той же развратной улыбкой поворачивается она ко мне и смеется: – Весело у нас, правда? Хочешь с нами веселиться? – (глаза ее пустые, почти не узнаваемые).

– Аня, пойдем отсюда. Одевайся! – решительно дергаю я ее за руку.

А еще лучше – не говоря ни слова, сдернуть ее с коленей того ублюдка (или выдернуть из-под него), подхватить на руки и унести. Голую? А хоть и голую!

Скорей всего, она будет сопротивляться:

– Ты кто такой?! Я тебя не знаю! Отвяжись от меня, ненормальный!

Вероятно, ее попытаются отбить дружки Армена.

– Ты что, не понял? Оставь ее и вали отсюда! – подступят ко мне двое или трое парней.

Завяжется драка. Последуют взаимные удары. Аню уроним на пол. Я опрокину стол, со звоном посыплется какая-то посуда, бутылки. Грохот музыки, крики, ругань…

Меня поволокут к двери.

– Аня! – буду кричать я. – Аня, я люблю тебя! Аня, очнись. Беги! Прошу тебя!.. Беги от этих подонков!

И в грохоте музыки мне покажется, будто она рыдает, но, обернувшись, я увижу ее смеющееся лицо.

– Какая Аня?! – донесется до меня. – Нет больше Ани. Я другая, я распутная женщина! И я тебя ненавижу! Слышишь?! Ненавижу!!! Проваливай!

Но я так просто не сдамся. Я буду биться за нее со всеми и с нею самой. Я выломаю им дверь, меня будут вышвыривать, а я – снова буду врываться к ним, крушить все – аппаратуру, мебель. Я заставлю их уступить. Я заберу ее! Пусть меня хоть искалечат, пусть она искусает и исцарапает меня, но я ее заберу!!!

…И вот теперь я шагал по тому самому коридору, встречая знакомые лица, но даже не отвечая на приветствия.

Из комнаты Армена и впрямь доносилась музыка, и довольно громкая, хотя более мелодичная, чем в моих видениях. Я не стал вышибать дверь, но несколько раз громко стукнул (для начала). Никто не отозвался. Я приотворил дверь, шагнул, угодил лицом в «соломку». Раздвинув подвижные разноцветные фаланги, я сразу увидел их. Их было только двое – он и она.

Армен двигался по комнате в ритме музыки, а Аня находилась у него на руках. И у нее… лучше бы я не видел этого никогда, это оказалось гораздо убийственнее, чем мои мрачные фантазии… – у нее в глазах было такое сияние, такой восторг, что я попятился растерянно, медленно прикрыл дверь и медленно поплелся прочь…

Говорят, человечество прощается со своим прошлым смеясь. Я прощаюсь со своим прошлым если не плача, то уж, по крайней мере, далеко не с легким сердцем.