— Есть еще вопросы, Полина Ивановна, — вздохнул Пилюгин, вертя в пальцах карандаш, и повторил: — Есть вопросы…
— На все вопросы я ответила, кажется…
— Где взрывчатку взяли, Полина Ивановна?
— Я же вам говорила… и написала: купила на Даниловском рынке у какого-то кавказца. Я его больше не видела и не знаю даже, как его зовут.
— Значит, ходил такой красивый кавказец по рынку и предложил: «Купи, женщина, поллитру нитроглицерина»?
— Ну… почти так.
— Вранье, Полина Ивановна, — улыбнулся Пилюгин. — Наивное женское вранье.
— Другого вранья я вам не напишу. И не скажу.
— Скажете, — чуть нахмурился Пилюгин.
— Что, пытать будете?
— Законом запрещено.
— А то бы вы уж постарались бы…
— Да уж постарался бы… — Майор закурил и подвинул пачку к Полине. — Как в камере? Не обижают?
— Все нормально. Лучше скажите, как там мой Витька?
— Витьку забрал дед. Иван Витальевич, кажется, его зовут? Кстати, передачу он вам принес?
— Так это ваша работа? Прошу вас, больше этого не делайте, не нужно мне от него никаких передач. И вообще, поменьше лезьте в мою личную жизнь.
— Раз я ваш следователь, придется, — усмехнулся Пилюгин, закуривая новую сигарету. — Хотя мне ваша личная жизнь и вообще все это дело сейчас — как собаке пятая нога. Другим голова занята, Полина Ивановна… — и майор глубоко задумался, глядя отсутствующими глазами перед собой.
— И чем же занята такая светлая голова? — после паузы насмешливо спросила Полина.
— Что? — очнулся Пилюгин и взглянул на Полину. — Так у кого, все-таки, нитроглицерин купили, Полина Ивановна?
— Я же сказала.
— Поймите, на суде запирательство обернется против вас. Нежелание сотрудничать со следствием… лишних лет пять навесят.
— Я же сказала. На Даниловском рынке… ходила, спрашивала и, наконец, один кавказец предложил. Вот и все, — она продолжала улыбаться, глядя ему в глаза.
— Слушай, ты… — вскипел Пилюгин, — что ты мне глазки тут строишь? Что ты себя ведешь, как… Ты на допросе находишься, забыла?
— Да пошел ты! — тоже взвилась Полина. — Я вообще больше ничего говорить не буду.
— В камеру пойдешь! И будешь сидеть там, пока с тоски не завоешь. У тебя же сын на воле. Сама сказала, с дедом у него нелады — он же один там! Или тебе все равно? Мужа потеряла — теперь сына потерять хочешь? Или что, до сих пор меня ненавидишь? До сих пор отомстить мне хочешь? Отомстила уже, хватит — теперь о себе подумай!
Полина молчала, поджав губы и глядя в сторону.
— Во что ты играешься, не пойму… — Пилюгин погасил окурок и тут же прикурил новую сигарету. — Ты реально лет на шесть загремишь. Послушала бы соседок по камере — каково это на зоне сидеть. Про лесбиянок не слыхала? Нет? Ну, еще услышишь — времени хватит, а потом на своей шкуре испытаешь… и другие разные прелести…
— А ты меня от этих прелестей освободить можешь? — вдруг спросила Полина.
— Освободить не могу, но меньший срок получить можно, понимаешь? И не строгого режима, а общего.
— Да пошел ты… — вздохнула Полина и вновь отвернулась.
— Ну, все, с меня хватит, вали отсюда! — Пилюгин нажал кнопку под столом и приказал конвоиру: — Уведите подследственную.
Полина встала и вышла из комнаты, а Пилюгин все еще сидел за столом, курил и смотрел на чистые листы бумаги…
Нина кормила малыша из бутылочки, а Галка стояла почти вплотную и, приоткрыв рот, смотрела, как ее маленький братик сосет соску, как его круглые щечки и нос-пуговка при этом забавно двигаются, а большущие глазенки сосредоточенно смотрят перед собой.
— Ну, что ты здесь торчишь? — тихо спросила Нина. — Ты уроки хоть сделала?
— Успею. Мне кажется, он плохо ест.
— Он нормально ест. Уйди, не мешай, Галя…
— Не уйду, — упрямилась Галка. — Вы скоро уедете, а мне с ним возиться.
— Да я бы давно уехала, если б не знала, что его сразу в гроб загонишь, — усмехнулась Нина. — Думаешь, у меня дома дел мало?
— Смотрите, у него молочко обратно течет! — с тревогой перебила ее Галка. — Его тошнит, что ли?
— Ничего не тошнит — просто наелся, — Нина отложила бутылочку, стала салфеткой утирать ротик Мишке. — Да уйди ты, ради бога, Галка! Ну, что стоишь над душой?
Галка выпрямилась и вышла из комнаты, со злостью хлопнув дверью. Малыш захныкал.
Иван Витальевич прихлебывал чай и наблюдал, как внук ест, управляясь одной рукой. Витька сосредоточенно уплетал жареную картошку с колбасой, глаз от тарелки не поднимал. Кожаный колпачок, закрывавший искалеченную руку, был уже совсем грязным.
— Колпачок на руку мать сшила или купили?
— Соседка сшила, тетя Вероника, — ответил Витька. — Она напротив живет.
— Н-да-а… — вздохнул Иван Витальевич и забарабанил пальцами по столу. — Ну, и как мы с тобой, брат, жить будем?
— Не знаю… — Витька доел картошку и подвинул к себе чашку с остывшим чаем.
— Ты ведь даже и посуду помыть не сможешь… — размышлял вслух Иван Витальевич. — Шнурки-то на ботинках завязывать тоже не умеешь?
— Умею, — прихлебывая чай, ответил Витька. — И пуговицы на рубашке одной рукой застегивать могу.
— Это хорошо… — Иван Витальевич думал о своем, и Витька догадывался, о чем именно.
— Ты не беспокойся, деда, — сказал Витька. — Живи себе в деревне, а я тут буду…
— Чтобы ты квартиру спалил или взрыв газа устроил? Да я потом до смерти не расплачусь! — едва сдерживая раздражение, ответил Иван Витальевич. — Кто тебе еду будет готовить? Кто смотреть за тобой будет? Одежду стирать? Ты же… однорукий! Ты — инвалид!
— Мама говорила, мне пенсию будут платить по инвалидности, — сказал Витька.
— Какая пенсия, Витя, курам на смех! Наломала дров твоя мама, а мне теперь расхлебывать! Мне теперь из-за тебя свою жизнь ломать придется. А ведь мне жить в городе нельзя — врачи запретили. Только в деревне! У меня сердце, давление… я в городе задыхаюсь, понимаешь?
— Ну и живи в деревне, что я тебе, запрещаю?
— Я вижу, с тобой бессмысленно разговаривать, — махнул рукой Иван Витальевич и вдруг спросил: — Слушай, Витя, а ты в детском доме пожить не хочешь? Там большой коллектив, тебе интересно будет…
— Не хочу, — решительно ответил Витька.
— Почему?
— Там плохо. Я по телевизору передачи смотрел про детские дома… там плохо…
— Глупые передачи ты смотрел! Тысячи мальчишек и девчонок живут в детских домах и — ничего, вырастают, прекрасными людьми становятся!
— Мама все равно скоро вернется, — сказал Витька.
