— С этой точки зрения… — начал было Сергей, но его перебила изумленная секретарша:
— Татьяна Леонтьевна! Татьяна Леонтьевна! Вас какой-то датчанин к телефону!
— Простите, — сказала Тото. — Вот что значит точность и аккуратность!
Она взяла трубку и минуту-другую весело щебетала по-шведски. Затем распрощалась со своим собеседником в далекой Скандинавии и наставительно заметила Оксане:
— Не датчанин, а швед.
Колганов вопросительно на нее уставился.
— Шеф, это и есть наш второй вопрос, — весело заявила она. — С завтрашнего дня у вас масса неотложных встреч. Кроме того, вы большой друг и любитель мумми-троллей, радетель за детей и что-то еще, трогательное до крайности. Не говоря уже о том, что вы страстный поклонник Японии и знаток японской культуры.
Вот почему, дорогой шеф, вам нужно, чтобы ваши сотрудники работали как часы. Уж простите за банальность…
Высматривая старого друга на площади возле Михайловского собора, на золотые купола которого выходили окна их с Барчуком кабинета, Юрка Сахалтуев нервничал и переживал, узнает ли он Кащея после стольких лет разлуки. Небось, тот постарел, посолиднел, и теперь нелепой покажется старая студенческая кличка, прилипшая к Димке из-за отчаянной его худобы.
Год назад бравый капитан уже пережил подобный шок, отправившись на встречу выпускников. До этого все как-то не получалось: то дела, то еще более важные дела, то задержание, то неотложные дела, то в больнице валялся. Но тут его разыскали за неделю и строго напомнили, что грядет двадцатилетие окончания школы и родимый класс жаждет видеть Неуловимого Джо, то бишь его, Юрку, и никаких отмазок более не принимает.
И он пошел. Ух, какое это было разочарование — увидеть своих одноклассников через двадцать долгих лет. Мальчишки, уже не мальчишки конечно, а лысеющие дядьки с огромными «пивными» животами с каким-то даже снисходительным сожалением рассматривали его — поджарого, вихрастого, полунищего мента. Разговор не клеился, ибо одними воспоминаниями не отделаешься, а в настоящем никаких точек пересечения у Сахалтуева со старыми школьными приятелями не оказалось. Хуже того, по долгу службы он чаще всего сталкивался именно с такими, как они, — нагловатыми, богатыми, успевшими сделать состояние и карьеру в смутный период развала самого большого в мире государства, которое с кем хотело, с тем и граничило. Капитан милиции не мог похвастаться ни крутой иномаркой, ни навороченным мобильным телефоном, ни обставленной по последнему слову моды квартирой. Женой похвастаться тоже не мог ввиду полного отсутствия присутствия личной жизни. Юрке выше крыши хватило примера майора Барчука; он утверждал, что учится на чужих ошибках, а делать свои у него нет ни времени, ни сил.
Но еще хуже было встретить своих девчонок — красавиц, умниц, прелестниц. И самую лучшую, как когда-то казалось, самую шикарную — Лариску Черкашину, за один благосклонный взгляд которой шестнадцатилетний оболтус Юрка Сахалтуев был готов умереть.
Теперь, сидя в ресторане, который был ему, откровенно говоря, не по карману, и слушая истории, похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы, он все вглядывался в тяжелое, сильно накрашенное лицо полной, уверенной в себе, состоятельной, но недовольной жизнью женщины. Она мало смеялась, и возле рта ее пролегли глубокие морщины, а уголки пунцовых некогда губ скорбно опустились вниз. Сахалтуев помнил, как заразительно умела смеяться Лариска, и никак не мог заставить себя поверить в то, что это она.
Дама, сидящая напротив, курила сигареты одну за другой, говорила низким голосом и томно взглядывала на него, моргая приклеенными ресницами. И все это выглядело бы смешно, когда бы не было так грустно.
— И чего ты там потерял, в своей ментуре? — пьяно похлопывал его по спине Костик Катушкин — когда-то первый хулиган и заводила, а теперь солидный директор единственного банка в какой-то Тмутаракани и удачливый зять областного удельного князя. — Давай ко мне, начальником охраны! Хоть оденешься прилично, тачку купишь. А то что это за прикид? А часы, Юрик? С такими часами неприлично по городу ходить — бомжи засмеют.
И Лариска Черкашина одобрительно покивала головой, соглашаясь, что часы отвратительные.
Часы, кстати, были отцовские, командирские, с красной звездочкой и белой надписью, на кожаном потрепанном ремешке. Сахалтуев-старший подарил их Юрке дня за два до смерти, лежа пластом на продавленной кровати в переполненном онкологическом отделении. Он так исхудал, что снял часы с запястья не расстегивая. От него почти ничего не осталось, только огромные глаза сверкали на восковом прозрачном лице…
Сахалтуев похлопал Катушкина по спине, положил на стол свои двадцать долларов — заначку на черный день — и вышел из ресторана.
Теперь вот он переминался с ноги на ногу у памятника княгине Ольге, маялся и боялся, что переживет такое же жестокое разочарование, встретив Кащея. Это было бы несправедливо: из всех юношеских воспоминаний самыми лучшими и теплыми оказались воспоминания об их дружбе. Димка был безудержно талантливым, веселым и добрым парнишкой. Он легко схватывал любые знания, его голова была забита самой неожиданной и редкой информацией, и — что самое главное — он всегда умел правильно ею воспользоваться. К тому же похожий более всего на энергичный скелет, удравший из кабинета биологии, Димка умудрялся любой костюм носить с небрежной элегантностью принца крови; его манеры неизменно поражали факультетских девиц, а жесты были изящны и точны. Он свободно болтал на четырех живых языках и двух мертвых и тосковал, что никто из университетских преподавателей не может поставить ему правильное произношение на древнем фарси.
Они с Юркой познакомились на вступительных экзаменах в университет, на юридический факультет, разговорились, подружились и не расставались вплоть до окончания вуза. Потом Сахалтуев отправился работать в милицию, о чем мечтал еще со школьной скамьи, а отличника и гордость факультета Димку Кащенко пригласили на работу в Службу безопасности. Его отправили за границу год спустя, и пути друзей разошлись. Встречаться им удавалось крайне редко, последний раз они виделись года три с половиной назад. Но каждый год, на Рождество и день рождения, Сахалтуеву из самых неожиданных уголков Земли приходили нарядная открытка и какой-нибудь трогательный подарок. Юрка любил всякие милые пустячки вроде корабликов, помещенных внутри бутылки, или старинных монет с полустертыми профилями, и Кащей никогда об этом не забывал.
Возле капитана остановился черный «сааб» прошлогодней модели, и в открытое окно высунулась остроносая физиономия, будто взъерошенный вороненок устроился за рулем.