— Но там и в самом деле было что-то странное, сэр, — возразил Савич, потирая спину жены. — Не поверите, у меня волосы дыбом встали.
— Возьми себя в руки, Савич. Мы сделали братьев Таттл. Вернее, одного брата и сестрицу, у которой только что ампутировали руку до самого плеча. Ничего сверхъестественного нам не нужно.
— Может, отныне меня лучше звать Малдером?
— В самую точку. Эй, я только что сообразил, что Шерлок у нас рыжая, совсем как Скалли[1].
Савич и Шерлок, дружно закатив глаза, последовали за шефом.
Братья Артур твердо стояли на том, что видели Вурдалаков. И вовсю расписывали, как агент Савич всадил в них пулю и заставил исчезнуть. Но мальчики были в таком ужасном виде, оборванные, грязные, голодные, почти бредили, что никто, даже их родители, им не верил.
Кто-то из репортеров, правда, спросил Савича, заметил ли он что-то необычное, но тот с невинным видом переспросил:
— Простите, вы о чем?
Джимми оказался прав. О Вурдалаках больше речи не заходило.
Этим вечером Савич и Шерлок так долго играли с Шо-ном, что тот заснул прямо посреди любимой игры «Спрячь верблюда» с зажатым в ручонке крекером.
Однако в два часа ночи зазвонил телефон. Савич поднял трубку, послушал и коротко ответил:
— Мы сейчас же выезжаем.
Он медленно вернул трубку на рычаг и повернулся к жене, которая приподнялась на локте.
— Моя сестра! Лили попала в больницу, и, кажется, дело плохо.
Гемлок-Бей, КалифорнияНеприятно яркий свет лился сквозь узкие окна. Но ведь в ее спальне окна гораздо шире. Да и чище тоже. Нет, погодите. Это не ее спальня.
Смутная паника стукнула в сердце, но тут же растаяла. И она уже больше ничего не чувствовала, кроме легкого недоумения, что, разумеется, было совершенно не важно, да слабой боли в сгибе левой руки, где поблескивала игла для внутривенного вливания.
Игла?
Она скосила глаза и увидела капельницу. Значит, это больница?
Она дышала. Ощущала, как трубочки, воткнутые в нос, щекочут ноздри при каждом вдохе. Уже легче: значит, она жива. Но почему должно быть иначе? И почему она так удивлена?
В голове царила абсолютная пустота: мозг словно затянуло паутиной, смахнуть которую не было возможности. Может, она умирает и поэтому ее оставили одну? Где Теннисон? Ах да, позавчера он отправился в Чикаго, по каким-то медицинским делам. Она была рада проводить его… нет, счастлива, бесстыдно, неприлично счастлива, что хотя бы несколько дней не придется слышать его спокойный, мягкий, бесстрастный голос, от которого хотелось лезть на стену.
Лысый тип в белом халате, со стетоскопом на шее вошел в комнату и наклонился так низко, что едва не коснулся ее носа своим.
— Миссис Фрейзер, вы меня слышите?
— О да. Вижу даже волоски у вас в носу. Мужчина, смеясь, выпрямился.
— Считайте, что на миг мы были чересчур близки. Но теперь, когда мои волоски вам не мешают, скажите, как вы себя чувствуете? Боль? Головокружение?
— Нет, по-моему, мне добела прочистили мозги. Словно только сейчас родилась. Ни единой мысли.
— Это из-за морфина. Получите хорошую дозу морфина — и, поверьте, не хватит сил даже плюнуть в глаза собственной свекрови. Я ваш хирург, доктор Тед Ларч. Поскольку мне пришлось удалить вам селезенку — а это серьезная полостная операция, — придется держать вас на морфии до самого вечера. Ну а потом начнем снижать дозы. Постепенно станем вас поднимать, чтобы не было спаек.
— А что еще со мной не так?
— Прежде всего позвольте вас заверить, что все будет в порядке. Даже без селезенки вы сможете прожить долго и в обычном режиме. Взрослому человеку селезенка не очень-то и нужна. Однако болеть тем не менее будет, и довольно долго. Некоторое время придется соблюдать диету, и следует восстановить функции ваших внутренних органов — я имею в виду желудок, кишечник и печень. Вкратце список ваших повреждений выглядит так: у вас сотрясение мозга, два ушибленных ребра, порезы и ссадины, но это не смертельно. Опасаться нечего. Учитывая все, что произошло, вы на удивление легко отделались.
— Но что же произошло?
Доктор Ларч немного помолчал, склонив голову набок. Солнце весело поблескивало на его лысине.
— А вы не помните? — медленно выговорил он наконец. Она честно попыталась разбудить непослушную память и думала до тех пор, пока он не коснулся ее руки.
— Нет, не пытайтесь себя заставить, только голова разболится. Что вам запомнилось последним?
Она снова задумалась и, запинаясь, стала перечислять:
— Помню, как уехала из своего дома в Гемлок-Бей. Я живу там, на Крокодайл-Байю-авеню. Я собиралась поехать в Ферндейл, отдать кое-какие медицинские слайды доктору Бейкеру. Я терпеть не могла ездить по шоссе 211, особенно в сумерках. Дорога слишком узкая, а эти проклятые Мамонтовы деревья нависают над тобой, словно душат, и чувство такое, будто тебя хоронят заживо.
Она замолчала, и доктор увидел, как ее лицо накрыла тень раздражения.
— Нет, все в порядке. Интересная метафора насчет мамонтовых деревьев. Что ж, со временем, возможно, к вам все вернется. Вы стали жертвой аварии, миссис Фрейзер. Ваш «эксплорер» врезался в мамонтово дерево. Придется вызвать еще одного доктора.
— Какого же именно?
— Психиатра.
— Зачем мне… — Теперь она нахмурилась. — Не понимаю. Психиатра? Почему?
— Нам кажется, что вы специально могли врезаться в дерево. Нет, ни к чему паниковать, и ни о чем не беспокойтесь. Отдыхайте и набирайтесь сил. Увидимся позже, миссис Фрейзер. Если в следующие два часа почувствуете боль, нажмите на кнопку и сестра введет вам в вену морфин.
— Я думала, что обычно сам пациент вводит себе морфин при необходимости.
Теперь он растерялся: она ясно это увидела.
— Простите, но этого мы не можем позволить.
— Почему? — очень тихо спросила она.
— Потому что речь идет о попытке самоубийства. Мы просто не имеем права идти на такой риск. Потенциальный самоубийца вполне способен накачать себя морфием, и тогда уже ничто не сможет вернуть его назад.
Она отвела глаза к окну, за которым так весело сияло солнце.
— Все это было вечером. Какой сегодня день? Вернее, время дня?
— Позднее утро четверга. Вы то приходили в себя, то снова уплывали. Авария случилась вчера вечером.
— Так много времени упущено.
— Все будет хорошо, миссис Фрейзер.
— Будет ли? — обронила она, закрывая глаза.
Доктор Рассел Розетти остановился в дверях и оглядел молодую женщину, неподвижно лежавшую на узкой больничной койке. Похожа на принцессу, которая поцеловала не ту лягушку и жестоко за это пострадала. В светлых спутавшихся волосах запеклась кровь. Лоб пересекала повязка. Она была худа, неестественно худа… Интересно, о чем она думает прямо сейчас, именно в этот момент?
