Рубио Мендес… Мысли Эдвины перенеслись к этому человеку. Неунывающий изящный венесуэлец. Точнее, некогда неунывающий и больше уже не изящный мертвый венесуэлец… Всего лишь два дня назад, когда Эдвина показывала коллекцию моделей в универмаге „Ай Мэгнин" в Сан-Франциско, в своей квартире на Лексингтон-авеню скончался от СПИДа Рубио.
Тело умершего сразу же кремировали, и сегодня после обеда состоится прощальная церемония.
При этом грустном воспоминании сияющие глаза Эдвины слегка померкли. Словно подчиняясь ее настроению, Уинстон замедлил ход машины: на Манхэттене начинался час пик.
Ей будет не хватать Рубио.
Она любила его. Именно Рубио три года назад принял ее на работу в фирму, несмотря на недовольство и резкие выпады Класа, который настроился взять на это место кого-то из своих друзей.
Эдвина стала невольной свидетельницей их стычки: в тот день, после первой беседы с руководством фирмы, она, заскочив на секунду в туалетную комнату, как раз направлялась к лифту.
— Слушай, ты, — услышала она шипение Класа, — какого черта ты припер на фирму эту куклу? Зачем она тебе? Чтобы мозга всем пудрить?
— Заткнись, Клас. От нее куда больше проку, чем от того телка, которого ты тянешь. Ты что, не видишь — ему что мода, что фокстрот?
— А ты нашел профессионалку… Хотел бы я знать, в чем…
— Начнем с того, что она женщина, если ты до сих пор не понял. И большая часть наших клиенток — женщины. И на примерки идут сюда женщины. Доходит?
— Моя бы власть, я вышвырнул бы тебя вон… — Клас едва сдерживался.
— К счастью, власть тут моя. Запомнил? А ты… Да пошел ты! И скажи спасибо, что тебя еще терпят. В общем, я все сказал. Дело решенное.
Надо ли объяснять, что с первых дней ее появления в фирме и по сей день особой любви между Эдвиной и Класом не было? Удача уже в том, считала она, что Клас занимался клиентами, когда она выезжала на показы, и наоборот. Умница Рубио так выстраивал расписание, чтобы они как можно реже попадались друг другу на глаза.
Эдвина быстро доказала, что для фирмы она просто находка: ее выездные показы всегда оказывались самыми удачными. Вот и этот, последний, закончился неслыханным заказом от универмага „Ай Мэгнин" на два миллиона долларов! Такой суммы от единичного заказчика фирма еще не получала. Стоит ли удивляться, что, как только болезнь Рубио стала заметно прогрессировать, Антонио нет-нет да позволял себе намекнуть, что место Рубио, престижное и важное, займет Эдвина, а не Клас… И что когда пробьет час, то вторым человеком в фирме тоже станет она, Эдвина. Правда, сам Антонио на эту тему откровенно не высказывался, и все точки над i окончательно расставил Рубио. Однажды, это было с месяц назад, он бодро заявил ей:
— Я говорил с Антонио, малышка, так что все решено. Как только я сыграю в ящик, ты взлетишь к небесам. Понятно? Так что у нас обоих впереди дорога…
А потом они долго, с наслаждением плакали.
Сейчас, застряв в автомобильной пробке и всматриваясь в серые башни Манхэттена, которые ясно и четко прорисовывались вдали, Эдвина почувствовала, как по всему телу ее пробежала дрожь, вызвав мурашки на коже и обдав холодком затылок. Она займет опустевшее кресло второго человека фирмы, когда-то принадлежавшее Рубио…
Мурашки исчезли так же быстро, как и появились. Черт бы побрал эту болезнь! Почему, ну почему в жизни все так устроено?
В нормальных обстоятельствах перспектива взлететь вверх по служебной лестнице, получив при этом надбавку в половину оклада, могла бы свести ее с ума. Сейчас же она чувствовала только горечь: смерть Рубио все омрачала.
Только бы Антонио хватило мудрости подождать пару дней, прежде чем официально объявить о ее назначении!
Желание жгло Антонио де Рискаля с раннего утра: в половине девятого он уже был на улице, высматривая себе жертву.
Поднося к сигарете золотую зажигалку фирмы „Данхилл", он вздохнул и тихо чертыхнулся. Ну почему природа так обошлась с ним, лишив его радостей обычной сексуальной жизни? И, как назло, именно в день прощания с Рубио он торчит тут, на углу 36-й улицы и 7-й авеню, жадно окидывая взглядом чернокожих юношей и молодых пуэрториканцев, выталкивающих на шумные торговые улицы стеллажи, увешанные различной одеждой.
Смертельная болезнь, казалось, дотянулась своими щупальцами до самых отдаленных уголков города, однако его плоть упрямо отказывалась воспринимать надвигающуюся угрозу.
Как обычно, 7-я авеню напоминала сумасшедший дом. Суета и скученность торгового центра, узенькие улочки с односторонним движением, на которых, рыча моторами и окутывая окрестности клубами дыма, сновали грузовики, привозя и увозя товары и создавая полную неразбериху в дорожном движении. А во всем этом смраде и гаме сновали-шныряли грузчики, толкая перед собой стеллажи с неприкрытыми рулонами ткани и готовой одеждой. Удивительно, что товары еще как-то попадают в магазин в чистом виде! И, словно этого ада кому-то показалось мало, по одному из проулков маршировали пикетчики, протестуя против кого-то или чего-то. Резкие крики носильщиков, рев автомобильных гудков, завывание сирен и шепот одурманенных наркотиками торговцев „дурью", предлагающих кокаин и марихуану, сливались в один общий гул: наверное, так мог бы выглядеть базар в аду.
Антонио де Рискаль, высокий, худощавый и безукоризненно ухоженный, смотрелся среди этого ада так же неуместно, как бриллиант в выгребной яме. Тело его, аристократически гибкое и длинное, словно задумывалось для демонстрации великолепного покроя костюмов, а черты загорелого до цвета меда лица — выдающиеся скулы, серо-зеленые глаза и задранный к небу нос — были столь же изысканно-коварны, как и его манеры. Всегда ухоженные и отполированные ногти холеных рук и даже плешь на затылке, окаймленная серебристо-черным ободком волос, смотревшаяся вполне величественно, дополняли общий облик благополучия и успеха.
— Эй, остерегись! — раздалось у него за спиной, и Антонио едва успел отскочить в сторону: на него катился грохочущий стеллаж с одеждой.
Волна ярости залила ему щеки, руки сжались в кулаки. Ублюдок! Похоже, эта шваль нарочно выбирает самых приличных прохожих, чтобы унизить, а то и сбить с ног.
Внезапно ярость исчезла, уступив место неодолимому возбуждению.
— При-и-вет! С чего бы это? — присвистнул он. Стеллаж, едва не сбивший его с ног, прокатил мимо, и Антонио краем глаза заметил грузчика, толкавшего его.
О Пресвятая заступница! Сколько же ему лет? Восемнадцать? Или все девятнадцать? А уж худущий, и посмотреть-то не на что!
