— Тени и бархатная тушь. — Ди закрыла лицо руками. — Эн… всхлипнула она, — я должна была признаться сразу… Это нечестно, совсем нечестно… Она утерла нос ароматным платочком и решительно вздернула подбородок: Осенью я сделала подтяжку в хорошей клинике. Обновила лицо, шею… Я была жутко обрюзгшая, помятая и так… так хотелось ухватить за хвост ускользающую молодость. Прости…
— Молодец! — кивнула Эн. — Теперь я знаю, как могла ты выглядеть, если бы влюбилась в кюре.
— Откуда ты знаешь про отца Бертрана?!
— Я ж понимаю, Ди, — вывязать праздничное облачение способна только монашка. Но монашки не делают косметических операций. Следовательно, труженицу озаряло иное вдохновение. Логично?
— Ты угадала… Это очень плохо?
— Глупышка. Любовь не бывает плохой — обидной, оскорбительной, глупой. От кого бы и к кому бы ни была направлена. Любишь ли ты Папу Римского, своего кота, Френка Синатра, это не столь уж важно. О, смотри, смотри! Седой старик с болонкой. Болонка Эмми водит сюда хозяина, чтобы пококетничать с Джони. Тоже ведь теплые чувства.
— Но и самому сеньору, похоже, нравится хозяйка песика мадам Донован.
— Быстро схватываешь. — Эн ласково посмотрела на Ди. — Я уж и забыла, что такое иметь сестру-близнеца. У нас покраснели носы. Пора заварить смородинного чаю. Мы ведь хотим хорошенько выспаться, чтобы завтра от души поболтать.
— Да, мы очень хотим выспаться, — эхом откликнулась Ди. — Но было бы неплохо добавить к чаю капельку ликера.
— А ещё орешки! Поехали, покажу, где хранятся мои запасы. Иногда нападает такое обжорство! Я словно белка — все время грызу что-нибудь. Развернув кресло, Эн направилась в комнату.
— Точно как я! Особенно идут кешью и финики. — Подхватила Ди.
— Или кусочек солями. — Эн притормозила, развернулась, в упор глядя на сестру. — Господи, мы и вправду похожи.
— Мы сделаны под копирку, дорогая моя. Это только в самый первый момент… В первый момент мне показалось, — Ди смутилась.
— Ты подумала, что я сильно изменилась. Ты не узнала меня и разозлилась, решив, что я предала себя… Нас — нас обеих… Ведь мы клялись остаться молодыми, прекрасными, счастливыми.
— Не забыла… — Ди снова присела на краешек плетеного кресла. Резкий ветер трепал лозы плюща, крутил цветные бумажные пропеллеры на лотке с игрушками. — Мы были совсем девчонками.
— Да! И считали себя особенными! Ты смеешься над этим, Ди? Ты полагаешь, что именно наша схожесть, наше осознание двойного могущества и тайного предназначения стало причиной многих бед?
— Бог мой, все не так, Анна! Мы были единым целым и разрушили связь. Поначалу это так непривычно. Да и потом мне частенько приходилось думать о том, как страшно стоять одному в центре Вселенной. Ведь каждый человек центр и от него ведется отсчет. Понимаешь? Моя боль, мои желания, страхи, привязанности… Мои и только мои…
— Понимаю. Каждый из нас, живущих — избранный. Это совсем не смешно. Скорее — прекрасно.
— Это страшно, Эн… — По лицу Ди пробегали пестрые блики от мигающей внизу неоновой рекламы. — Иногда это очень страшно. И не можешь понять, отчего так несчастен — либо ты сам плох — зол, завистлив, мелочен, глуп либо мир вовсе не таков, как должен быть — лжив, жесток, несправедлив. Не тот, кого можно любить чистым сердцем, сострадая и умиляясь.
— Конфликт мечты и реальности — самая банальная из неувядающих банальностей. Рецептов преодолеть его — множество. У каждого свой. Существовать в ладу с миром, то есть получать от своего, какого бы там ни было бытия радость — большая проблема. Я выбрала самый простой путь. Ведь ты уже давно хочешь спросить меня об этом? — Эн осторожно сняла и протянула сестре смешные круглые очки со стеклами цвета малинового сиропа.
— Посмотри вокруг, что ты видишь, Ди?
— Солнце… — Ди заправила за уши гибкие дужки. — Я вижу теплый летний вечер, Эн.
Прошло пять лет. Ди так и не уехала. Сестры жили вместе, проводя большую часть времени в комнате с балконом. Зимой они сидели у окна, а как только начинало пригревать солнце, — выбирались на «волю» — так Эн называла балкон. Она сидела в своем кресле, укутанная пледом с театральным биноклем в руке. Ди всегда была рядом, приспособив для работы передвижной столик. На нем висели два вышитых гладью мешка с клубками ниток, кусочками кружева, лоскутов, пенал с ножницами, крючками, иголками. В салон Зайды Донован специально приезжали покупатели, чтобы приобрести вещицу «от Дианы Кордес ученицы Сальваторе Дали», как представляла её Зайда. Ди ходила в магазины, готовила обеды, вела хозяйство, вывозила сестру на прогулки по окрестностям. Они без конца болтали, никогда не скучая друг с другом.
Частенько, особенно в сумрачные зимние дни, Эн зажигала все лампы, люстры, бра и, вооружась мягкой тряпочкой, объезжала свои владения. Каждую вещь она подолгу держала в руках, обтирая пыль, проверяя, не нуждается ли она в реставрации. Затем подклеивала, подкрашивала, подрисовывала. И рассказывала, наделяя каждый предмет особой жизнью.
— «Люди и вещи» — ещё одна история любви и ненависти в моей энциклопедии банальностей. Здесь можно копать без конца — взаимоотношения трагикомические. — Эн погладила виноградную гроздь из туманно-зеленого оникса, украшавшую бронзовую лозу настольной лампы. — Хочешь знать откуда эта штуковина?
— Меня больше интересуют люди. По случаю погожего воскресенья на набережной настоящее шествие. — Ди выкатила кресло сестры на балкон. — Тут такие персонажи — просто «человеческая комедия».
Эн подняла бинокль. Жизнь, идущая внизу, казалась ей неиссякаемой сокровищницей, дарящей бесконечные впечатления. Разве не любопытно наблюдать за Джони, совершающим воровские перебежки в соседний переулок, где ждала его, поскуливая за тюлевой занавеской, Эмми? А море, меняющее настроение подобно живому существу, а людская толпа на набережной неиссякающая «река жизни»?
— Со стороны мы представляем идиллическую картину, — поглядывая вниз, Ди быстро мелькала крючком. — Такое тихое, такое счастливое умопомешательство. Достойный хэппи-энд нашей запутанной драмы.
— Кто бы поверил, что пятьдесят лет назад мы, не обмолвившись ни словом, решили расстаться, навсегда разделив наши пути. Потом, ничего не выясняя, встретились. — Эн не смотрела на сестру.
— А встретившись, уже пять лет обходим, вернее, обтекаем острые углы, делая вид, что так было всегда — этот балкон, кружева, море…
— На такое способны лишь законченные шизофреники. Тебе не кажется, что пора перетряхнуть старый хлам и освободиться от лишнего груза?
