Но весь наряд — и белоснежная рубаха с красной вышивкой, и домотканая юбка из плотной ткани, и трогательный передничек, и расшитый золотом платок, и даже роза, которой болгарские женщины украсили ее волосы, выбивающиеся из-под платка, — смотрелся на ней так красиво и естественно, словно она всю жизнь только такую одежду и носила.
Ей вообще больше всего шли простые незатейливые вещи, подчеркивающие ее собственное совершенство, а все вычурное, сложное, с претензией на роскошь, шик и вызывающую элегантность, казалось абсолютно чужеродным на ее плечах.
Мэри едва успела привести себя в порядок, а господа офицеры уже требовали, чтобы ротмистр Чертольский снова представил им свою невесту, на этот раз уже как подобает, и пригласил ее к общему столу для украшения собравшегося общества.
Графу же показалось не совсем приличным, если Мэри будет единственной женщиной на вечеринке подвыпивших офицеров; по его мнению, в этом было нечто двусмысленное…
Даже свое собственное присутствие рядом с юной леди в такой момент он не считал гарантией полнейшей благопристойности — мало ли что может прийти в голову фронтовикам? Сомнительная шутка, грубоватый анекдот, да просто комплимент того рода, которые принято называть армейскими? Алексей не мог представить, что Мэри с ее неиспорченностью и манерами девочки из хорошей семьи вынуждена будет слушать то, что могут нашептать ей на ушко заскучавшие в окопах вояки…
Он и сам не сразу осознал, что впервые пытается оградить женщину от грубых армейских нравов. Прежние его дамы не отличались особой чувствительностью и не только позволяли господам офицерам распускать язык в своем присутствии, но и сами порой не брезговали соленым словечком. Кто бы мог подумать, что Мэри, которую он поначалу принял за содержанку, за падшую женщину, продающую себя за деньги, вскоре окажется в его глазах эталоном душевной чистоты?
Однако офицеры, скучавшие без дамского общества, вовсе не желали прислушиваться к его сдержанным доводам, подозревали в обычной ревности и продолжали умолять, чтобы мисс Мэлдон согласилась украсить их скромный походный стол и непременно станцевала бы с каждым из них хотя бы по одному танцу.
К счастью, Мэри сама нашла достойный выход из положения и, сославшись на нечеловеческую усталость после перенесенных испытаний, отправилась спать. А что, собственно, следовало ожидать от девушки, только что освобожденной из-под ареста? Неужели желания немедленно пуститься в пляс?
Разочарованные офицеры вынуждены были проявить понимание и постепенно разошлись по домам, где были расквартированы. Только Алексей, зная, что теперь все равно не уснет (слишком уж много разнообразных чувств бушевало в его душе), отправился бродить по деревне.
Он был счастлив… Но как же обидно, что их встреча произошла на глазах множества посторонних свидетелей, и он, не желая компрометировать юную барышню, отпустил ее в чужой дом. А теперь Мэри за каменными стенами дома госпожи Райны так же недоступна, как звезда на небе, хотя и находится совсем близко.
Алексею сейчас больше всего на свете хотелось сжать ее в объятиях и постараться загладить обиду, которую он наверняка нанес своим невниманием в тот вечер, когда они впервые были вместе. Вспоминая об этом, он ругал себя последними словами — чурбан, тупой солдафон, место которому лишь в дешевом борделе… он мог до такой степени ранить девушку собственной черствостью, что сломал бы ей всю жизнь!
Но Мэри, похоже, простила графа, раз поехала следом за ним в такую даль, в опасное путешествие по опаленным войной болгарским землям… Хоть бы судьба подарила им шанс снова оказаться наедине!
Сейчас все было бы по-другому, он доказал бы Мэри, что умеет тонко чувствовать, что он совсем не такое грубое животное, каким мог показаться… Ведь она его любит, и именно потому она простила его и решилась последовать за ним в прифронтовые районы; в этом Алексей был уверен.
И теперь он должен доказать ей, что она не ошиблась. Невероятная нежность билась в его сердце и искала выхода…
Он шел куда глаза глядят и сам не заметил, как ноги вынесли его к дому почтенной вдовы, под крышей которого спала сейчас его любимая.
Болгарские деревни, даже разоренные бушевавшей над их крышами военной бурей, все равно казались наряднее и зажиточнее родных русских сел с их серыми бревенчатыми избушками и вечной непролазной грязью. Добротные каменные дома, крытые красной черепицей, окруженные фруктовыми садами и цветами, выглядели очень приветливо.
Дом госпожи Райны почти не отличался от других, та же черепица, те же былые стены, те же виноградные лозы обвивают столбики у входа; вот разве что розовых кустов вокруг было высажено еще больше, чем у соседей…
Из-за чисто промытого оконца пристройки сквозь кружевную занавеску пробивался неяркий свет. Похоже, Мэри не спала — это в ее комнате горела свеча. Интересно было бы узнать, о чем она сейчас думает? Равнодушно пройти мимо этого дома было невозможно — все равно мысли Алексея крутились здесь, в комнатке за этой занавеской…
Алексей одним прыжком перемахнул через низкую оградку и подошел к стене дома. Сердце оглушительно стучало от волнения, словно у шестнадцатилетнего мальчика, собравшегося на первое в своей жизни любовное свидание. Заглянув за занавеску, он понял, что не ошибся — это и вправду было окно его возлюбленной.
Мэри сидела на постели, накинув на плечи, словно шаль, легкое одеяло, и задумчиво смотрела куда-то в невидимую даль. Она так погрузилась в собственные мысли, что даже не заметила Алексея, заглянувшего в ее окно.
Ему на секунду пришло в голову, что сейчас она непременно услышит, как громко стучит его сердце, и почувствует присутствие Алексея… Но ждать, что такое невероятное событие произойдет само собой, было бы глупо. Какая-то страшная сила, затмевающая сознание, тянула его к Мэри (наверное, тот самый магнетизм, о котором так много пишут философствующие приват-доценты из Петербурга), и сопротивляться этому влечению он не мог.
Он тихонечко постучал по стеклу костяшками пальцев, чтобы привлечь ее внимание. Мэри вздрогнула, вскочила и подбежала к подоконнику, вглядываясь в темноту за оконным стеклом.
— Дорогая, не пугайся, все хорошо… Прошу тебя, открой окно! — прошептал пересохшими губами Алексей. — Открой мне, дорогая! Я с ума сойду, если проведу в разлуке с тобой еще хотя бы пару минут…
Неизвестно, услышала ли она то, что Алексей говорил, но тут же потянулась к защелке, распахивая оконную раму.
— Господь милосердный! — так же тихо прошептала Мэри, боявшаяся разбудить свою хозяйку, госпожу Райну. — Неужели это ты, Алеша?
