— Ты чего такая задумчивая? – посмотрев ей в лицо с высоты своего роста, спросила вдруг Татьяна. – Идти, что ль, к ним боишься?
— Да не то чтобы боюсь, Тань. Сама не знаю. Понимаешь, виноватость меня грызет и грызет в последнее время. Не привыкла я быть перед своими детьми виноватой, и все тут. Больше командовать привыкла…
— А я, ты знаешь, боюсь. За себя боюсь. Вдруг не сдержусь и опять на Ритку орать начну? Меня иногда несет, я собой не владею. А она, зараза такая, ни в чем мне не уступает! Ну вот что у меня за характер такой, а? Через него и мужика потеряла…
— Тань, я все не решаюсь тебе рассказать… Я ведь знаю твоего мужа. Недавно с ним познакомилась. Так уж получилось, что спас он меня. Только не спрашивай про подробности, ладно? Хоть убей – не смогу про это говорить. Зареветь боюсь. Одно только могу сказать совершенно определенно – он у тебя замечательный. И, по–моему, очень тебя пор любит…
Татьяна остановилась посреди тротуара и с удивлением уставилась на Асю, будто не поверила в только что ею произнесенное. Так ничего и не сказав, медленно и задумчиво двинулась дальше. А пройдя несколько шагов, снова остановилась и снова уставилась непонимающе. Ася, разглядев в ее глазах просящийся наружу вопрос и пожалев ее по–бабьи, все–таки решилась ответить на него сама:
— Тань, да один он живет. Один. Нет у него никого. Он у бывшего своего воспитанника, у Коли, угол как бы снимает.
— У дебила этого?
— Ну зачем ты так…
Татьяна резко мотнула головой, как уставшая пристяжная, и быстро пошла вперед, словно опаздывала куда. Асе пришлось бежать за ней почти бегом, и вскоре она взмолилась отчаянно и сердито:
— Да постой ты, господи! Чего понеслась–то так! Бегу за тобой, как жалкая женщина! У меня же шаг короткий, да каблуки еще! Да сумки!
Татьяна, обернувшись, остановилась, потом рассмеялась беззлобно и произнесла уже более миролюбиво:
— Ой, да ты прости меня, Асенька! Просто я за эти полгода столько всего себе надумала, что и не рассказать. То ненавидела его, то любила безумно, то обижалась, то вдруг внутри себя в споры с ним вступала… Извелась вся! А ты – как обухом по голове…
— Да ничего не обухом! Просто сказала, что знакома с твоим драгоценным Котом, и все. А про Колю ты зря так презрительно говоришь. Все равно так нельзя, нельзя…
— Это Кот тебя этому научил?
— Чему?
— Дебилов своих защищать – чему…Вот объясни мне, глупой, ради бога – разве можно посвятить всю свою жизнь дурдому? Это что, пунктик такой, что ли? Надо было с золотой медалью окончить школу, потом университет с красным дипломом – для чего? Чтобы копаться в человеческих отбросах? Учить их быть пригодными для нормальной жизни? Или адаптировать, как он сам выражается? А зачем? Для чего? Неужели для того только, чтобы самому вместе с ними деградировать потихоньку, да?
— Но это его выбор…
— Да знаю я! Всю жизнь только это и слышу – и про выбор, и про то, что кто–то должен… Кому, кому он должен–то?
— Себе, Тань, наверное. Надо быть верным самому себе. И делать то, что должен. Как сам этот долг чувствуешь. Помнишь, во времена нашей молодости слово такое в ходу было – призвание? Хорошее слово, между прочим. Так вот, каждый должен следовать этому своему призванию, и не изменять ему направо и налево. И никого не слушать. Я раньше тоже этого не понимала. Вернее, изо всех сил сопротивлялась этому пониманию. И зря, как оказалось.
— А теперь, значит, понимаешь?
— Да. Теперь, пожалуй, да, слава богу. И к Пашке для этого вот иду. Чтоб сказать – понимаю…
Татьяна вздохнула и замолчала, шла медленно рядом, низко опустив голову. Потом подняла к Асе лицо и тихо проговорила:
— Ты знаешь, где–то в глубине души я тоже все понимаю… А потом будто ветер во мне поднимается и перебалтывает все в голове, и несет меня опять со страшной скоростью неизвестно куда… Хорошо, что хоть Ритке моей такой же крутой характер достался – может мне такой отпор дать, что мало не покажется. А если бы нет? Кем бы она тогда выросла? Забитым матерью жалким существом?
— Витамином…
— Каким витамином?
— Каким? А таким вот – чертовой добычей. Слушай, а мы ведь пришли, кажется! Вон, смотри, дом восемнадцать…
Они поднялись по скрипучей деревянной лестнице двухэтажного дома, такого ветхого, что казалось, он вот–вот начнет рассыпаться на глазах, как карточный домик, и долго нажимали по очереди на кнопку дверного звонка около обшарпанной деревянной двери, прошитой затертым дерматином, будто кто–то долго и старательно водил по нему грубым наждаком. Сообразив, наконец, что по ту сторону двери никаких звонков и не слышно, начали просто в эту дверь стучать костяшками пальцев, пока она не открылась, явив им очаровательную толстушку в стареньком халатике, с веснушками на курносом носу и следами ямочек на круглых плотных щечках.
— Здравствуйте… — первой поздоровалась Ася и улыбнулась толстушке на всякий случай как можно приветливее – а вдруг это квартирная хозяйка Пашкина?
— Здравствуйте! А вы к кому? – радостно показала им девчонка вмиг появившиеся в улыбке ямочки и скосила хитрый глаз на Асину хозяйственную сумку, из которой нахально–сытно пахло купленной по дороге для Пашки курицей–гриль.
— А Паша Макаров и Рита Барышева здесь живут? Вернее, комнату снимают? Мы к ним…
— А, это Пашка с Маргошкой, что ли? Так бы и сказали… — разочарованно произнесла девушка и снова с тоской посмотрела на Асину сумку.
— А они дома сейчас?
— Нет. Нету их вообще. Позавчера еще съехали.
— Как? – хором спросили Ася и Татьяна. – Как это — съехали?
— Да вот так. Съехали, и все.
— Что – совсем? - уточнила Ася.
— Совсем, конечно, — пожала полными плечами толстушка.
— А куда?
— На кудыкину гору! Откуда ж я знаю–то? А вы что, из милиции, что ли? Чего вы меня допрашиваете?
— Нет, мы не из милиции. Мы родители…
— А–а–а. Вон оно что. Родители, значит. Выходит, зря вы им сюда курицу жареную в такую даль перли…
— Ой, и правда, зря! – спохватилась вдруг Ася, расслышав в голосе девчонки настоятельные голодные нотки и закопошилась в своей кошелке, выуживая пакет с курицей. –Возьмите, пожалуйста, я вас прошу… И в самом деле, не тащить же мне ее обратно!
— Так все–таки, куда они съехали–то? – торопливой скороговоркой спросила Татьяна, словно испугалась, что девица, схватив курицу, тут же захлопнет перед их носом дверь.
— Ой, а я и правда не знаю… — хлопнула та доверчиво белесыми ресницами. - Я как–то не особо дружила с ними, знаете. Шуму от них всегда много было. Артисты, они ж все такие…
