Андрей Неклюдов - Золото для любимой

Волнение перешло в озноб. О таком количестве золота я не мечтал даже мальчишкой! Да это настоящий клад! Быстро оглядевшись из-за края промоины, точно солдат из маленького окопчика, я растеребил завязки рюкзака, сунул увесистую поклажу в рудный мешок. В другой мешок собрал горстями песок из того места, где находилась кружка. Его я промою в лотке. Шлих, пожалуй, будет побогаче, чем из самых продуктивных норок в мраморах.

Можно было бы промыть этот ценный материал и очистить содержимое кружки от попавших в нее примесей в ближнем водоеме, однако я испытывал инстинктивную потребность покинуть скорее это злачное (от слова «злато», а не «злак» в данном случае) место.

Километра через два я забрел в глубь ничем не примечательной березовой рощицы. Сел на шуршащую листву, стянул сапоги, бросил на куст портянки, развел огонь. Надо было немного успокоиться, перевести дух, угомонить эмоции. Да и по маршруту не мешало бы хоть что-то начеркать.

Молодые белоствольные деревца густо сыпали золотой фольгой. Мельтеша перед глазами, листья летели, крутясь, по воздуху, заныривали в сапоги, в рюкзак. Они обнаруживались между страницами пикетажки, в карманах куртки, в волосах, за шиворотом, в чашке с чаем. Воздух был настоян банным ароматом. Даже чай отдавал березовым листом и дегтярным духом березовых дров.

Жаль, у золота нет запаха. Будь он, это был бы, наверное, запах огня, молнии, запах каменного чрева Земли. И немного – осенних листьев.

Прихлебывая дымный горько-сладкий чай, я поглядывал на старенький, мятый, перепачканный глиной и осыпанный желтыми листочками рюкзак и думал о том, что в рюкзаке этом сейчас находится целое состояние. Ну, пусть не состояние, но все же стоимость этого металла составит сумму, какую мне не заработать в геологии и за всю жизнь.

«А Джоньич пусть ищет свою синюю глину!» – хмыкнул я не без злорадства.

Кстати, насчет глины. Упорный Сыроватко так хотел отыскать эту пресловутую глину, что в конце концов нашел. Хотя я бы синей ее не назвал. Она была светло-серой, может быть, чуть лиловатой, но никак не синей. Я рассматривал здоровенные куски этой породы, которые Виктор Джониевич, пряча за мужественным хладнокровием рвущееся наружу торжество, извлекал из рюкзака, и мысленно пожимал плечами: глина как глина, сухая, твердая, разотрешь в пальцах, послюнишь – липнет.

– Лучше ее назвать голубой, – дипломатично предложил Колотушин.

– Бледно-голубой, – уточнил я. – Или просто бледной.

– Ребята, да вы что! – шеф посмотрел на нас жалостливо, как на психически неполноценных. – Какая же она голубая?! Это та самая синяя глина, о которой говорил Ефим Петрович. Однозначно! Это уж к бабке не ходи.

«Ладно, – мысленно согласился я. – Синяя – так синяя. Посмотрим, что на это скажет сам господин Ендовкин».

Вместе с тем, скажу честно: я смотрел на сдержанно сияющего руководителя и немного ему завидовал. Вот нашел человек синюю глину – и счастлив. Она не синяя? Ничего, убедил себя, что синяя, и доволен собой. Почему же я не могу быть счастливым? Мучаюсь, не сплю по ночам… Полжизни мечтал о золоте, и вот получил – целых три килограмма, и что после этого изменилось? Вернулась ко мне Аня? Я стал счастливее, увереннее в себе? Увы… Даже такая редкостная, можно сказать, исключительная удача ничего по сути не изменила. Да это и понятно: никакое золото не способно заменить то, что я потерял – любовь женщины…

Вдобавок меня слегка тревожила мысль, правильно ли я поступил, присвоив эту находку. Ведь это золото намыл не я. Пусть его владельца и нет уже на свете, но, если рассудить, оно все равно чужое. В лучшем случае мне должно полагаться двадцать пять процентов, как это принято в отношении кладоискателей. А если подходить строго, то все это золото принадлежит государству, так как добыто хищническим путем.

Хотя вряд ли я решу отдать найденный клад государству (нынешнему государству).

Я полулежал на нарах (мы сколотили их с Мишкой, когда нам надоело спать на полу) и не спеша переносил маршрутные точки с топокарты на карту фактического материала (был камеральный день). Меня отвлек от этого занятия рокот тракторного двигателя. Сунув карты обратно в папку, я быстро поднялся: мне почудился голос Гули.

Через минуту я уже встречал ее у ворот.

Гуля приехала на один день. Ее подвез трактор, направляющийся на вачу, где ломали на металл брошенное старательское оборудование. Одета она была по-походному: темно-серый, в светлую строчку мужской костюм, старенькая болониевая куртка, резиновые сапожки. Волосы, обычно распущенные, были собраны на затылке и подвязаны светло-зеленой косынкой. В руках – пластмассовое ведро.

– А где Тагирка? – оглядывалась она, проходя во двор.

– С Радиком ушел, – подсказал я.

– Жалко. Я хотела взять его с собой за вишней. Здравствуй, – немного запоздало кивнула она мне, и на душе у меня сразу как-то потеплело.

– Возьми меня вместо Тагирки, – предложил я.

– Ишь какой прыткий! – хмыкнул Колотушин, копающийся на террасе в нашем барахле. – А кто точки на карту выносить будет?

– Вынесу, не волнуйся. «Вынесем все и широкую, светлую грудью дорогу проложим себе…» – продекламировал я нараспев.

– Развеселился! Ну, тогда уж и для нас вишни набери. Варенья к чаю сварим.

– Давай тару!

– Правда пойдешь? – женщина внимательно посмотрела мне в глаза.

Дикая кустовая вишня образует на Южном Урале часто сплошные труднопроходимые заросли на лесистых склонах гор, по берегам речушек и ручьев, по опушкам березовых колков. Ухоженные садовые деревья не дают такого обилия ягод – довольно крупных, сочных, пикантно-терпковатых, – как эти худосочные на вид, затененные кронами берез и осин кусты. Говорят, не каждое лето такая вишня дает богатый урожай, но в этом году он оказался рекордным.

Гуля легко и привычно, чуть враскачку, поднималась в гору, то одним, то другим боком (словно в замедленном танце «сертаки») рассекая заросли. Ветки звучно скребли пустое ведро. В одном месте сухая сосновая лапа коварно сдернула с ее головы косынку. Обретя неожиданную свободу, светло-русые волосы облегченно рассыпались по плечам.

Я поймал проказницу, трясущуюся в издевательском смехе, отнял у нее похищенное. «Я пошутила, извините, извините…» – жеманно раскланивалась насмешница.

Я попытался сам повязать Гуле платок, но она не далась.

– Гуль, ты что такая? – осторожно спросил я, снова бредя за ней по пятам.

– Какая? – обернулась на секунду женщина.

– Ну, молчаливая, серьезная, вся в себе… Отец твой – вон какой разговорчивый! И Галя тоже.