подол задеру и оприходую.
— Попробуй.
Знакомо впивается ногтями в затылок. Дерет кровавыми когтями шею, оставляет свои колдовские метки. Я уже весь в них, все исполосовано. Ношу как ритуальную татуху, осталось только тушью пробить и знак принадлежности Барской останется навечно.
Искрит. Рвет. Полыхает.
С треском рвутся пузыри нашей обоюдной лютой страсти. Я голоден, как тысяча тигров людоедов, готов накинуться, наброситься в любую секунду. А она только подначивает, пуская призывные стрелы из глаз.
— Провоцируешь?
— Как знать, Давид.
Ее голос.
Он на подкорке записан.
Я помню каждую интонацию звучания. Впитываю еще, наполняя себя до самого верха. А Дина словно зная, что теперь для меня значит, дразнит сильнее. Нечаянно трется бедрами о бугор, цепляя самое болезненно напряженное место.
— Сука ты, Барская. Всю кровь из меня выпила. Дай сюда… Язык дай… Специально? — зарываюсь в волосы. Гуляю руками по телу, сминаю. Каждую впадинку исследую как впервые. Непроизвольно рыкнув, оттягиваю свободную рубашку, ныряю внутрь. И черт меня дергает взглянуть. А там кружево такое, что сдохнуть, не сходя с места можно. — Что за белье? Ты … Ну ты и…
Задираю ей пышную юбку.
— Прекрати. Ты что творишь. Нас увидят, — со сдавленным смехом пытается отбиваться.
— Наплевать. Я так хочу тебя, что готов к тому, что завтра самым популярным роликом станем. Наплевать.
— Идем, — тянет меня.
Я подчиняюсь, потому что трахаться на пороге реально неудобно.
Обняв ее сзади, в движении целую нежную шею. Пошло подталкиваю бедрами, вольничаю, размашисто загребая убойную грудь.
Я хочу, чтобы Дина потеряла голову, хочу, чтобы, как и мне, ей стало плевать на все. Хочу, чтобы горела и пылала. Хочу, чтобы ясно мыслить перестала, лишь отдавалась и снова отдавалась, не думая ни о чем.
— О, ты ремонт сделал?
Прекрасно. Твою ж мать!
Недовольно выпускаю из рук, а та идет как ни в чем не бывало по холлу. Но я же вижу, как она неровно ступает, как краска украшает щеки. Ведет же, как и меня, разве не так?
Что она делает? Зачем?
— Угу, — набрасываюсь на нее вновь, — все отодрал и снова приклеил. Дин, хватит. Потом. Иди сюда, ну иди ты, блядь, сюда!
Ее глаза загораются адским огнем. Не знаю, что ей там в голову пришло, однако она упирает руки в бока и машет головой. Выдает, прищурившись.
— Вот также я тебя хотела, Давид. Тогда.
Мое личное фаталити. Смертельное.
Молча стягиваю рубашку и расстегиваю ремень. Она то и дело опускает взгляд с лица, жадно смотрит на живот и ниже. Поглощаю ее зрительно в ответ, как прежде не знаю в который раз что отвечать.
— Ты на мне на сто жизней вперед за последнее время оторвалась, — по пути стягиваю трусы и рванув вперед, тесно прижимаюсь. — Что ты хочешь, Дин? Чтобы я на колени встал? Так я встану. Но можно чуть позже? Давай раздевайся, иначе некому будет прощения в тысячный раз вымаливать, я просто сдохну от напряга. Дин, снимай, — тяну с нее одежду, — стаскивай.
Она назад отступает. Плавно двигается, как черная кошка. Скользит из рук, выдирается. Отметины свои оставляет, о себе заявляет. Еще больше в меня проникает. Поджигает густую кровь. Она и так все черная, как нефть, загорается от любой вспышки также быстро.
Еще секунда и озверею.
— Не можешь без меня, Барский?
— Сюда подошла, — рычу, подцепляя пояс. — Я тебя сейчас, — дергаю с силой, раздирая ткань надвое, — так выебу, что кроме моего имени ничего помнить не будешь. — Все сдираю, расшвыриваю и разбрасываю. Кровь гудит, тело звенит. Меня вместо расплавленного металла сейчас можно под молот кузнеца класть. — Сколько еще, Дин? Ты же видишь. Я не могу без тебя. Не могу. Что тебе еще надо?
Она стоит голая, раскрасневшаяся. Полыхает как керосиновая лампа, еще немного и стекло, загораживающее огонь разлетится в куски. Между нами электрическое поле накаляется, становится шире, больше, я его чувствую. Я с Динкой все ощущаю в полной мере, потому что, мать вашу, что это если не сучья любовь.
Моя любовь стремительна, она имеет еще пока уродливые формы. Я не знаю и не понимаю, как это любить. Но все равно не закрываюсь от этого. Пусть все будет только с ней. Я готов. Я готов…
— Звереешь, да?
Это последний подкол на сегодня.
— Сама напросилась. Предупреждал.
Загибаю без предупреждения над журнальным столиком. Заставляю упереться руками и расставить шире ноги. Подчиняется. Пока принимает позу, рассматриваю ее сверху. Узкая, гибкая, как змея и эти колдовские черные волосы, прилипшие к влажной коже. Собираю их в хвост, натягиваю. Дина еще сильнее в пояснице прогибается.
— Нравится? — шлепаю по оттопыренной заднице. С садистским удовольствием наблюдаю, как расползается красное пятно по коже. — Знаю. Нравится. Ноги, Дина. Живо.
Ладони в захват, заставляю шире раздвинуть. Перед моими глазами в полном обзоре влажная мякоть. Сглатываю. Опускаюсь на колени и размашисто вкушаю сладость своей любимой женщины.
Вкусная.
— Давай же, Барская, — медленно растягиваю стенки. Под напором Дина сжимается, но вперед все равно поддается. Принимает полностью и замирает. Пульсирует, сжимает. В ней горячо. Влажно и очень хорошо. Настолько хорошо, что подталкиваю еще. — Не больно? Так не больно? — получив отрицательный ответ, двигаюсь. Но мне мало просто трахать Дину, я хочу знать. — Останешься со мной? Говори. Говори!
— Не сейчас только, — умоляет, изогнувшись струной, — я не могу думать… Не могу… Давид! Отвечать не могу… Ты… Да-да-да!
— Да? Останешься? — напираю сильнее, выбиваю признание. Из себя. Из нее. Из нас. — Все равно моей будешь. Ты уже моя. Моя.
Подхватываю и ставлю на ноги. Дина без раздумий хватает за шею. Почти виснет. Мну желанное тело. Стимулирую со всех точек.
— Только с тобой, — тянется горячими губами, я тут же впиваюсь. Схлестываемся языками. Сражаемся. — С тобой.
— Со мной, — высекаю неопровержимо. — Если хоть один приблизится… Хотя бы один… — сильными фрикциями закрепляю слова, помечая ее изнутри. При одной мысли, что она просто посмотрит на кого-то заинтересованно, сердце ядом исходит. Злость шпарит по венам, курсирует по организму, словно капсула с отравой. — Убью, Дина. Я его убью. И ты понимаешь почему.
Слова, как всегда, с напором выходят. Может я звучу чересчур грубо, мне наплевать. Я такой, какой есть и меняться не планирую. Главное другое.
— Не понимаю, — со стоном выходит. — Объясни.
Продолжаю ее трахать. Исхожу на пыльную сахарную пудру, растекаюсь мармеладкой. И что теперь, если с ней всегда так происходит. Мощнейшее единение по всем полюсам. Необыкновенное. Разбивает чувство напрочь, когда такое ощущаешь. Описать трудно, как только нахожу слова, так они моментально обесценивать истинную
