Луна на звездном небосклоне переместилась, и буквы стали расплываться. Глаза Инги слипались. Она отложила записную книжку, сладко потянулась и улеглась в постель. Ей приснилась Тучкова в роли Карениной, которую никак не мог переехать паровоз — такой она была большой и толстой.
Занят актер в спектакле или на репетиции или же нет — он все равно обязан прийти в театр к одиннадцати и свериться с расписанием. Инга это и сделала. Актеры толклись в вестибюле, на лестничной площадке у расписания и на втором этаже. Второй этаж в театре был самым обитаемым. Налево от лестницы там располагался кабинет главного режиссера, состоящий из двух смежных комнат. Напротив был кабинет завтруппой, там же в перерывах между спектаклями и репетициями обычно находились и помощники режиссера. Рядом с кабинетом завтруппой, в углу, были две двери, ведущие в туалеты — мужской и женский. Направо длинный коридор вел прямо на сцену. Здесь же располагались и гримерные, на каждой двери была табличка с несколькими фамилиями. Между коридором с грим-уборными и кабинетами имелось нечто вроде холла.
Перила лестниц, ведущих с первого этажа на второй и со второго на третий, изгибались своеобразным ограждением, облокотившись на которое стояли и негромко беседовали актеры группами из двух-трех человек. Кое-кто просто прохаживался, некоторые сидели на длинном деревянном диване, вероятнее всего, взятом из реквизита. Поднявшись сюда, Инга растерянно огляделась, не зная, к какой группе примкнуть. В другое время, разумеется, она бы встала где-нибудь в сторонке и не рискнула обращаться с разговорами к незнакомым людям, к тому же не слишком приветливым и доброжелательным. Но сейчас обстоятельства сложились таким образом, что ей волей-неволей пришлось набиваться в собеседники. Иначе к расследованию приступить невозможно. И она громко поздоровалась сразу со всеми. Сначала наступила пауза, сопровождаемая насмешливыми взглядами и ехидными улыбочками, потом ей вразнобой ответили приветствиями, а пожилой актер в черной футболке и джинсах — Павел Николаевич Козлов — вдруг нарочито громко объявил:
— А вот и подозреваемый номер один.
— И как же я могла это сделать? — тотчас же подступилась к нему Инга. — Я же была в кабинете у Миры Степановны, когда все произошло.
Козлов вначале растерялся от неожиданного напора, но потом с видимой охотой вступил в дискуссию:
— У всех преступников всегда наготове железное алиби. Вам не обязательно было сталкивать ее своими руками.
— Да она бы не справилась-, - расхохотался высокий и худой человек с дешевой сигаретой без фильтра в руке — актер Гриньков Сергей Иванович. — Вы посмотрите на нее, Павел Николаевич, и сравните с габаритами Тучковой.
— А я и говорю, — продолжал тот, — что она наняла убийцу.
— А мотив? — ехидно спросила Инга.
— Ну… — протянул Павел Николаевич, — мотив-то у вас есть. Все знают, что вас взяли на роль Анны Карениной. Взять-то взяли, а роль-то не дали. Вот и мотив.
— Какой у вас острый аналитический ум! — восхитилась Инга.
— А чем плох такой мотив? — не сдавался ее обвинитель. — Люди и из-за меньшего на убийство идут. А уж из-за роли-то… Да актеры готовы друг другу глотки перегрызть из-за такой-то роли. Тем более актрисы. — И он, довольный собой донельзя, громко расхохотался.
— Вот я и говорю, — продолжала ехидничать Инга, — что вы настоящий Шерлок Холмс — сразу нашли виновного, сразу поняли, что у меня липовое алиби, что я не своими руками убила соперницу, а наняла кого-то. — Она сделала паузу для пущего эффекта, а потом с убийственным сарказмом в голосе произнесла: — Только вот когда я его успела нанять?!
— То есть? — не понял Павел Николаевич.
— Вот вам и то есть. Сами подумайте — я подошла к расписанию, увидела, что роль в приказе о распределении дали не мне, а другой актрисе, и сейчас же решила, что ее надо убить. Да вот беда — Аркадий Серафимович меня в ту же минуту позвал в кабинет Миры Степановны. Так что не получается, многоуважаемый Шерлок Холмс. Не успела бы я воплотить свой грязный умысел на деле.
— Получил, Павел Николаевич? — вновь рассмеялся Гриньков.
— А ты, Гриньков, не торжествуй, — огрызнулся тот. — Тебе лишь бы порадоваться чужому промаху.
— Еще бы! — воскликнул Гриньков. — Ты обвинил невинного ребенка в таком смертном грехе, как убийство! Еще бы мне не радоваться, что это дитя умеет постоять за себя!
«Дитя так дитя, — подумала Инга. — И пусть меня воспринимают как наивную дурочку. Оно для дела-то полезнее».
— Простите, пожалуйста, — обратилась она к Гринькову, раскрывая пошире голубые глаза и хлопая ресницами, — как ваше имя-отчество?
— Сергей Иванович, — расплылся тот в улыбке. — А вас Инга зовут? Очень, очень приятно, Инга. Вы не думайте, мы тут незлые.
— Мы тут пивом измученные, — вступил в разговор тот самый субъект, который искал себя в распределении на первых ролях и которого в театре все называли просто Стасиком.
— Не все пьют пиво, Стасик, — проговорил назидательно Гриньков.
— Конечно, некоторые водяру хлещут, — тотчас же парировал Стасик.
— Кто — я, что ли? — возмутился Гриньков. — У меня язва, мне нельзя.
— У всех язва и пиелонефрит, но все надрываются. Если не пить — вообще с ума сойдешь.
Разговор уходил в какое-то совершенно не нужное Инге русло. Необходимо было незаметно вернуть его к произошедшей трагедии. Видно было, что судьба бедолаги Тучковой никого здесь не волнует, но как предмет для обсуждения вполне годится.
— А кому еще, кроме меня, может быть выгодна смерть Тучковой? — спросила Инга очень громко и на высоких нотах, изображая очаровательную непосредственность.
На площадке воцарилась полная тишина. Вопрос остался без ответа. И Стасик, и Гриньков, и Павел Николаевич сделали вид, что не услышали его, и быстренько ретировались. Гриньков преувеличенно громко приветствовал поднимавшуюся по ступенькам молоденькую инженю Шулепову, Павел Николаевич подошел к Павивановой и Крученкову — семейной паре заслуженных артистов, имевших, по слухам, большое влияние на Миру Степановну, а Стасик Провоторов заговорил о чем-то с народной артисткой Пуниной, искательно заглядывая ей в глаза.
Этого Инга не ожидала. Как же она расследует преступление, если никто не хочет говорить на эту тему? Ну и трусы… Разбежались как зайцы при одном лишь невинном вопросе. Каково же следователю работать с такими горе-свидетелями?! И почему они так испугались? Впрочем, это понятно. Тучкова была явной фавориткой Миры Степановны, ей завидовали и ее не любили. Кроме того, она, наверное, «стучала» руководству на коллег, коль скоро Аркадий Серафимович обмолвился, что эта тихушница любила гадить за спиной, да еще и наслаждалась при этом своей тайной властью над окружающими… Вот никто и не хочет свидетельствовать ни за, ни против версии об умышленном убийстве. Многие, может, даже радуются в душе такому исходу, видят в этом перст Божий.
«Не дай Бог до такого дойти!» — вздохнула Инга про себя.
Ей вдруг так жалко стало этих забитых и озлобленных людей — они зависимы настолько, что даже и не в состоянии оценить объективно всю степень своего унижения. Работают буквально за копейки, и работают на износ. Театр маленький, ему нужны дотации, которых явно не хватает, поэтому труппа, вероятно, разъезжает по сельским гастролям на плохоньком автобусе, играют по два спектакля в день, а перед Новым годом — и по три, когда идут детские сказки.
И постоянно репетиции, все новые и новые постановки, потому что немногочисленные жители города за какой-нибудь месяц-другой успевают отсмотреть весь текущий репертуар. Да и много ли среди них театралов?
«Нет, нет, надо бежать отсюда, — содрогнулась Инга, — и чем скорее, тем лучше».
— Что, деточка, бежать отсюда хочется? — послышался рядом с ней негромкий голос.
Инга вздрогнула и обернулась. Рядом стояла та самая актриса, которая — единственная из всей труппы — ободряюще ей улыбалась.
— Вы прочитали мои мысли, — искренне ответила Инга.
