вы никогда не любили. Или… только недавно влюбились?
Она была бы хорошим следователем… хитрая тварь…
– Вы забываетесь, Елизавета Юрьевна. Я не ваш пациент. Это прокуратура, прошу отвечать на мои вопросы.
– Я и отвечаю. Но на морализаторство сказать нечего. Могу качать головой и вздыхать, если хотите. Впрочем, повода нет. Мужу я не изменяла.
Странно, но он испытал облегчение от ее слов.
– Еще раз: где сейчас находится Костромин?
– Понятия не имею.
– Когда и где вы видели его последний раз, если не считать вчерашнего вечера?
– Три года назад. Я тогда жила в общежитии при больнице, он пришел туда.
– Как часто вы встречались в Петербурге?
– Мы не встречались. Я видела его только два раза – один раз в общежитии и вчера.
– Но он знал ваш адрес?
– Я его ему не сообщала.
– Опишите вашу встречу три года назад. Подробно. Вы уже работали тогда гувернанткой у Островских?
К Лизе возвращался румянец. Она села удобнее, положила ногу на ногу. Короткая юбка открыла загорелое гладкое колено. Сколько он видел коленей в этом кабинете. Все они одинаковые… и она туда же, использует бабские приемы, отвлекает внимание… может, у нее и пальцы на ногах с когтями… Он вдруг почувствовал к ней такую ненависть, что сам удивился.
– Официально, по договору, я значилась психологом. Саша был… нервным мальчиком. Очень умным, но… Когда его мать знакомила его со мной, я протянула ему руку, и он меня укусил. Не сильно, как котенок, острыми зубками. Я спросила: «Значит, будем вместе кусаться?» Он спрятал руки за спину. Поверил. Так ведут себя дети, которых били… И она в самом деле ударила его по щеке. Заметьте, я все время рассказываю вам правду, хотя для меня и невыгодную. Да, мне не нравилась эта женщина. Она была… невежливой. И один раз перешла границы, разразилась бранью. Выгнала меня из дома. Я собрала вещи и поехала в общежитие. Комната еще оставалась за мной. Это был конец мая, три года назад, не помню точное число. Когда я вошла, он… Лера уже был там.
– Как его пропустили и где он взял ключ?
– Лера не спрашивает разрешения, и ему не нужны ключи.
– Что было дальше?
– Я не сдержалась, рассказала ему о том, что произошло. Мне и в голову не могло прийти, что он захочет… отомстить.
– Почему вы больше не встречались?
– Я вам уже говорила. Он болен, он психопат. Я не хотела его видеть.
– Как он узнал о даче?
– Думаю, это не трудно. Сейчас любую справку можно получить легко.
– Но они приехали как раз тогда, когда Островского вызвали в город.
– Совпадение.
– Зачем было убивать женщину и ребенка?
– Я уверена, что убил не он. Думаю, он хотел ее только напугать.
– Елизавета Юрьевна, вы же понимаете, как это выглядит со стороны. Ваш любовник знает адрес и час, когда Ольга Островская с сыном одни. Через полгода вы выходите замуж за вдовца. Насколько мне известно, вы вернулись в их дом сразу после трагедии. И с тех пор там и живете.
– Да, я понимаю. Но Марк сам позвонил мне на другой же день. Он был в ужасном состоянии, оглушенный, близкий к самоубийству. Я не могла не поехать и не помочь ему.
– Как быстро ваша психотерапия перешла в спальню?
О, психологи тоже дергают головой…
– Оскорблять подследственного обязательно?
– Вы пока не подследственная. Извините, если я употребил нетактичное выражение.
– Вы употребили пошлое и грубое выражение. Но я отвечу. Очень быстро, сразу, еще до похорон. Видите, я говорю правду, хотя знаю, что она звучит отвратительно. Вы же чистюля, все у вас правильно. Мальчик из хорошей семьи, ленинградец, порядочный и моральный… Не то что базарные девки из провинции…
– Вы не мой психотерапевт. Рассказывайте дальше.
– Марк был раздавлен, почти убит. В таком состоянии люди цепляются за любую мелочь, чтобы забыться. Я стала для него таблеткой, стаканом водки, уколом снотворного. Вот и все. Только через полгода он осознал, что любит меня, и сделал предложение.
– А вы? Когда вы осознали, что любите его? Тоже через полгода? Полгода он был для вас кем? Конфеткой, таблеткой, рюмкой?
– Мои чувства не имеют отношения к этому делу. И вы тоже не мой терапевт.
– Все имеет отношение. Вы были знакомы с Островским до переезда в Петербург?
– Нет.
– Хорошо, на сегодня закончим. Вы очень бледны, вам нужно отдохнуть. Подпишите протокол и вот этот документ о невыезде и можете идти. Я вас вызову через несколько дней.
Лиза с трудом встала, в глазах потемнело. Стараясь идти прямо, она, не прощаясь, вышла из кабинета.
Павел минуту сидел, глядя на ее подпись в документе. «Я никогда не вру…», а лицо на секунду застыло, когда он спросил, были ли они с Островским знакомы до ее переезда в Петербург… Холодная расчетливая тварь. Из одной постели в другую, и пары дней не прошло… Зря он ее отпустил, она никогда не приведет их к своему любовнику, будут теперь отсиживаться каждый в своей норе… она в театральном замке на Казначейской, он… знать бы, где нора этого бандита…
Павел встал и подошел к окну. Улица залита ласковым августовским солнцем, люди одеты по-летнему, парень в шортах и девушка в сарафане идут медленно, держат в руках мороженое, как они с Наташей… Небо, огромная синяя крыша земного дома, кажется бесконечным. Но всего лишь сотня километров вверх, ближе, чем до Волхова, где отец купил дачу, да, всего сотня километров – и нет никакой синевы, только черная бездна и солнце… такая же звезда, как миллиарды других, равнодушно посылает огненные лучи во все стороны, не обращая внимания на маленькую планету и ее жителей. Мы без него исчезнем сразу, а оно про нас и не знает… Есть ли там, в черной бездне, хоть кто-то, для кого мы важны?
Лиза возвращалась домой пешком. Она так устала и измучилась за последние два дня, что еле передвигала ноги, но боялась сесть в такси – дурнота не проходила. Кажется, она ничего не ела после вчерашнего обеда. Солнце палило, и Лиза старалась идти в тени домов. Рычание машин, смех и крики людей, запахи бензина, пота и одеколона, нагретого асфальта, жареного мяса
