Андрей Неклюдов - Золото для любимой

Тут я вспомнил, что прямо под плитой, на которой я сейчас примостился, у самого уреза воды, находится пещера.

Пожалуй, «пещера» – это слишком громко сказано, скорее, здесь подойдет слово «нора».

Так вот, не устроить ли тайник в этой самой норе?

Я спустился к краю озера, улегся на холодных остроугольных обломках и заглянул в узкую темную горловину. Потом просунул туда голову, подождал, пока глаза привыкнут к сумраку, и осмотрелся. Дно этой мини-пещеры покрывала вода, а сверху нависали угловатые глыбы, покрытые серой пылью. Метрах в двух впереди сквозь какую-то брешь проникал лучик света и зажигал изумрудом темную неподвижную воду, и в том месте каждый камешек на дне был виден как на ладони.

(Замечу, что в самом озере вода также зеленоватая, но не такая прозрачная, как изумруд, а мутновато-зеленая, как хризопраз, или, скорее даже, нефрит.)

Впереди нора раздваивалась, и вправо вел сухой узкий ход. Самое то, как сказал бы Радик.

Выбравшись наружу, я сощурился от яркого, режущего глаза света.

Да, нора вполне подходящая. В ней можно упрятать не только кружку, но и целый мешок с золотом (если дотащишь). Пожалуй, она даже больше подходит для этой цели, чем большие полузатопленные пещеры и гроты, что темнеют кое-где в стенах разреза. Купаясь, я на всякий случай осмотрел и их. Трудно сказать, насколько далеко они тянутся. Вероятно, далеко, раз с их помощью велась добыча металла. Когда я проплывал поблизости, вода гулко хлюпала где-то в глубине скалы. Из одного самого крупного грота беспрерывно вылетала и залетала обратно прыткая ласточка и слышался тоненький писк птенцов.

Доплыв до противоположной стенки карьера, я собрался было поднырнуть под нее, рассчитывая попасть во второй водоем (через известную мне подводную арку). Но осуществить этот маневр мне не удалось, поскольку к этому моменту я совсем окоченел.

А на другой день, вернувшись из маршрута, мы застали свой лагерь (то есть жилище башкир) в разоренном состоянии. Во дворе валялись распотрошенные баулы, мешочки с рассыпанными пробами, разорванная одежда. В доме творился еще больший хаос. Нары были разворочены, крышка вьючника начальника сорвана с петель и болталась на замке, документы, канцелярия разбросаны по полу. Рюкзак с моими личными вещами лежал вывернутый наизнанку, спальный мешок был вспорот, и клочья ваты разметаны по всей комнате.

Старик Бурхан сидел в кухне у печи, по-птичьи нахохлившийся, не бритый, с провалившимся животом, обхватив руками костлявые плечи.

– Я вам что, сторож?! – задиристо вскричал он, когда мы, совершенно ничего не понимая, вопросительно застыли перед ним. – Сами стерегите!.. Шпана тут орудовала, – проворчал он, – бандюганы маратовские. Чего искали – не знаю! Алмазы или другое что… Что «Бурхан»? Бурхан вам не сторож! Я все сказал.

Радик был огорчен и подавлен не меньше нашего. Тагир смотрел на меня и моих коллег с нескрываемым ужасом. Даже Андреич во время своего очередного визита сочувственно покачивал круглой головой и причмокивал розовыми губами:

– Надо быть осторожнее. Вы моете под дамбой, рядом с дорогой, у всех на виду… Никто же не знает, что именно вы моете…

– Все из-за желтого металла, – заметил Колотушин, многозначительно поглядывая на меня.

– А я вам что говорил?! – подхватил Сыроватко. – Это вам не игрушки! Выкинуть эту дурь из головы! Чтоб и в мыслях не было.

– А если случайно попадется? – наивно спросил Мишка.

– Лучше сразу выкинь в реку, не связывайся!

Я помалкивал.

«Кто навел? – весь вечер ломал я голову. – Колотушин? Не думаю, чтобы он был способен на такую подлянку. А может, это сделали гости, которых я выдворил – в отместку? Но откуда им знать, что я нашел эту кружку? А из-за пяти-десяти граммов вряд ли устроили бы такой погром…»

Одно радовало – что я успел воспользоваться найденным тайником.

Через несколько дней приехала Гуля.

Когда все собрались в кухне, мы с ней раза два обменялись взглядами, и мне почудилась в ее глазах тревога. Была она какая-то рассеянная, то ли озабоченная, то ли огорченная чем-то и никак не отвечала на мои старательные подмигивания и дурашливые гримасы. Когда же она опрокинула стакан с чаем и на коричневой крафтовой бумаге, покрывающей стол-топчан, расползлось бурое мокрое пятно, я тоже ощутил беспокойство. Допив чай, я прогулочным шагом вышел за ворота.

Над Березовскими горами догорал кирпичного цвета закат, небо над головой было темно-синим и глубоким, как вода в Каменном карьере. Быстро надвигались сумерки, окрестности чернели, точно обугливались. С торжествующим звуком, оттолкнувшись от моей щеки, ушел безнаказанно комар.

Наконец я услышал за спиной легкие шаги. Хотя я ожидал их, сердце мое забилось торопливее. Теплая ладонь легла мне на плечо. Я резко повернулся. Гуля стояла передо мной, глядела на меня, но не улыбалась. Я покосился в сторону дома (дверь в воротах была на треть приоткрыта) и, качнувшись вперед, обнял женщину.

– Федя, – провела она ладонью по моим волосам. – Федя, послушай, что скажу… Ты должен отдать то золото, что нашел.

Я слегка отстранился и уставился на подругу, точно не совсем ее узнавая.

– Я не могу тебе ничего объяснить, – почти с мольбой проговорила она и побрела через покатые волны ковыля к водоему перед дамбой, смутно поблескивающему за камышами.

Я нагнал ее, взял за руку:

– Постой. Если это нужно для тебя, я отдам. Но скажи мне, в чем дело, кто тебе угрожает?

– Сейчас угрожают не мне, беда грозит тебе, – проговорила Гуля, не поворачиваясь. – Если ты не отдашь то, что нашел, с тобой могут поступить, как… как с тем…

– Кто? Эта шпана?! Ты их переоцениваешь.

– Я как вспомню ту собачонку, как она скулила всю ночь, плакала, – Гуля остановилась и с застывшим страданием в глазах посмотрела на меня, – у меня все внутри трясется. Спать не могу, если какая-нибудь собака затявкает ночью. Ведь он мне ничего не сказал. Сказал только, чтобы я привела… к разрезу, обещал подождать с долгом, списать процент. Я не знала, что так будет… Не знала!!!

– Ты не знала, я верю тебе, – попытался я успокоить ее.

– Он грозит, что посадит меня за решетку, если хоть… если я хоть кому-то… Он…

– Да кто «он»? – рассердился я вдруг. – Он да он. О ком ты говоришь?

– Андреич.

У меня даже в животе что-то удивленно пискнуло. Образ добродушного розовощекого толстячка никак не вязался с тем, что я услышал сейчас от Гули.

– Да я его прибью! – проговорил я глухо.

– Может, тебе лучше уехать? – нетвердо предложила женщина.

– Ты этого хочешь?

– Нет. Но они это так не оставят… Они на все способны. Могут и убить…