вполне заслуженно, ненавидеть. Я могу тысячу раз повторить, как сожалею обо всем, недопустимом по отношению к тебе, и ровно столько же раз извиниться, и поверь, если бы этим я смог загладить свой проступок перед тобой, я бы так и сделал. Но слова – это пустой звук, ничем не подкрепленный. Я же в качестве компенсации за моральный и физический вред предлагаю реальную помощь, а именно безопасное место, защиту и финансовую поддержку.
Валерия, закусив нижнюю губу, призадумалась. Отлично. Если мне удалось хотя бы пошатнуть ее мнение обо мне, уже хорошо.
– Лично для себя я от тебя ничего не приму, но сильно переживаю, что Стас попытается мне отомстить через мою маму. Поэтому если твое предложение о защите распространяется и на нее, то…
– Считай, договорились, – перебил я Леру, пока она не передумала, а еще достал воображаемый блокнот и внес в него архиважную запись: «Слабое место Валерии – ее мама, надо прибегнуть к этому отличному рычагу давления». – Как только мы приземлимся и можно будет пользоваться телефоном, я тут же отдам необходимые распоряжения.
– Виктор, нет, погоди, – всполошилась Лера. – Дай мне сначала с ней поговорить и все объяснить.
– Не вопрос, – кивнул я и потянулся в карман за заранее приготовленным для нее новым мобильным.
– Вот, держи, свой телефон ни в коем случае не включай, а лучше выбрось, – практически в принудительном порядке я вложил в ладонь Леры новое средство связи и пояснил: – Мои личный и рабочий номера уже забиты в контакты. Как только поговоришь с мамой, сразу звони.
Валерия явно уже начала сомневаться, с подозрением поглядывая то на меня, то на телефон. Вот сейчас всю договоренность вспять обернет, надо поскорее сматываться.
– Ну все, я пошел, а то там Тима один, да еще в тесной переноске…– я спешно поднялся на ноги. – Жду звонка.
Пока я переваривала, на что согласилась, Аблова как ветром сдуло.
Однако я дала маху!
Как так вообще получилось, что Виктор меня уговорил, причем быстро и не особо стараясь? Ведь давала зарок не общаться в будущем с Абловым ни при каких обстоятельствах по двум весьма веским, на мой взгляд, причинам. Первую причину я без зазрения совести озвучила Виктору. Это – похищение и несколько кошмарных дней, последовавших вслед за ним, когда я сидела в подвале и в панике прислушивалась к каждому шороху от страха, что кто-то войдет, накинет на шею удавку, а потом закопает в лесочке, где мое тело никто и никогда не найдет.
Вторую причину я оставила при себе и Виктору о ней расскажу только под пытками. Когда с головы Стаса слетел нимб, который я собственноручно туда водрузила, я наконец осмелилась признаться себе, что Аблов мне очень даже интересен как мужчина. Правда, это абсолютно ничего не должно для меня значить. Хватит с меня неподходящих мужчин, тем более что я же в него не влюблена, просто это мимолетное увлечение, которое скоро развеется, если мы перестанем видеться. С глаз долой – из сердца вон – безотказное правило. Наверное…
Никогда бы не подумала, что у меня возникнут к одному и тому же человеку абсолютно противоречивые чувства. С одной стороны, когда я смотрю на Виктора, возникает стойкое желание наброситься на паршивца и придушить его за все то, что я перенесла в его плену, но с другой стороны, и на столе поваляться с ним тянет…
Вот как это называется?
Психическое расстройство в виде раздвоения личности или я на личном примере теперь знаю, что имеют в виду, когда говорят, что от ненависти до любви один шаг? Только я этот шаг не сделала, а стою на черте между этими чувствами, одновременно обуреваемая ими обоими.
Но, как выясняется, копаться в себе и в том, что ты переживаешь, – занятие, которое может так глубоко затянуть, что ты отвлекаешься от абсолютно всего. Например, я благополучно пропустила снижение самолета и посадку, а очнулась, лишь когда люди толпились в проходе, чтобы выйти на трап. Естественно, с Абловым мы больше не увиделись – пассажиры бизнес-класса покидают самолет первыми, и в здание аэропорта их доставляют отдельным более комфортабельным транспортом.
Пока на такси добиралась до квартиры, в которой я родилась и выросла, чуть голову не сломала, прикидывая, как бы так помягче преподнести маме, что ее зять – уголовник и мы с ней теперь должны его дружно бояться и вести себя осторожно и осмотрительно.
Переминаясь с ноги на ногу перед дверью родного дома, долго не решалась постучать, то занося кулак, то вновь опуская.
Мама неоднократно жаловалась, что с мужчинами ей катастрофически не везло в жизни, начиная с моего отца, который, похоже, узнав о ее беременности, благополучно слинял и навсегда пропал без вести, заканчивая последним ее ухажером, который, обещая небо в алмазах, уговорил ее оформить на себя кредит и, взяв все деньги, сказал, что сбегает на минуточку в магазин купить бутылку шампанского и что-нибудь вкусненькое к торжеству, но назад уже не вернулся. И вот когда я встретила Стаса – такого надежного, доброго и со всех сторон положительного – и он сделал мне предложение, мама радовалась как маленькая, в буквальном смысле визжала от счастья и хлопала в ладошки. К тому же ее будущий зять клятвенно ей пообещал, что будет носить меня на руках, будет заботиться обо мне и любить до последнего вздоха. Как теперь мне ей сообщить, что все ее мужики, включая и моего папашу по сравнению со Стасом белые и пушистые зайчики?
Закрытая наглухо дверь неожиданно распахнулась, и я увидела родное и вместе с тем удивленное лицо мамы и поступила так, как часто делала в раннем детстве, когда кто-нибудь меня обижал. Я тогда бросалась родительнице на грудь, обнимала ее, рыдала навзрыд и, жалуясь на жизнь, причитала.
– Лера, доченька, ты какими судьбами здесь и что случилось, почему плачешь? – щедро поглаживая меня по спине, мягко, но с тревогой спрашивала мама.
– Я от Стаса ушла, и мне теперь жить негде, примешь? – шмыгая носом, рассказала я в принципе всю историю, в коротком ее изложении.
– Твою же дивизию… – выплюнула родительница, приправив эмоцию крепким словечком. – Нас точно кто-то сглазил или, того хуже, проклял! Может, к гадалке сходить? Мне подруга одну очень настоятельно рекомендовала.
Как только мои уши услышали слова о гадалке, проклятии и сглазе, я сразу вспомнила, кто из нас двоих с мамой в доме всегда считался взрослым и рассудительным.
– Мама, умоляю,
