— Магду я постараюсь как можно скорее отловить. Вам же признательна за откровенный и очень полезный разговор, непременно созвонюсь с вами в самое ближайшее время.
Островский ушел. Я сделала попытку дозвониться до Мартуси, но ее сотовый по-прежнему молчал. Так, надо привести комнату в порядок, хотя бы посуду убрать со стола. Уронив авторучку, я нагнулась и увидела на ковре под столом какую-то бумажку. Развернула ее…
«Свидетельство о разводе». Глядя на него как баран на новые ворота, я долго думала, каким образом под столом могло оказаться мое свидетельство о разводе, которое с давних пор благополучно покоилось в коробке с другими документами — моим дипломом, свидетельством о браке, метриками сыновей и прочими ценными бумагами? Каким чудом это свидетельство перебралось под стол?
Наконец сообразила внимательнее взглянуть на то, что держу в руках. О боже, Адам Островский!
Наверное, упало на пол, когда журналист копался в своей папке с макулатурой. А теперь, возможно, роется в бумагах, беспокоится… Где у меня записан его сотовый?
Он сразу взял трубку.
— Я очень извиняюсь, — голосом сиротки Марыси произнесла я, — но ваш развод оказался у меня под столом, мне очень неприятно, я прочла, но не из любопытства просто думала — это моя бумажка и ломала голову, отчего она там валяется. Очень, очень извиняюсь.
Островский явно смешался.
— Надо же, как неприятно. И вам беспокойство. Я пока еще недалеко отъехал, можно, сейчас вернусь? Только сегодня получил свидетельство, и оно мне понадобится. Да не извиняйтесь так, я не делаю из этого секрета, все уже давно в прошлом…
Он даже не входил во двор, я передала ему бумагу через калитку.
— Слушай, ну и напереживалась же я! — кричала мне в ухо взволнованная Мартуся. — Я им велела надеть мне наручники, а они, представляешь, не захотели. С чего вдруг? А если я какая чемпионка по каратэ? Они же не знали!
Я наконец с облегчением перевела дыхание. Не верила я, что она убийца, но какое-то беспокойство осталось в сердце и попискивало — а вдруг Мартуся не справилась с эмоциями? А я столько раз имела возможность наблюдать за взрывом ее эмоций! Никогда не знаешь, какое направление выберет взрыв.
— Возможно, полицейских было много, — ответила я. — Когда больше пяти, даже чемпиону приходится туго.
— Но на их месте я бы все же заковала себя в наручники. И они сразу же спросили меня про этого подонка, а я ничего не знала, не поверила им, вообще не поверила в то, что он убит, думала насмехаются надо мной, и потребовала мне его труп предъявить. Нет, не показали, такие упрямые! Но вообще-то очень симпатичные, позволили позвонить моему адвокату.
— У тебя есть адвокат? — удивилась я.
— Я еще не спятила, позвонила своему бывшенькому, чтобы пришел накормить кошек и выгулять собаку. Менты вроде как немного прибалдели. А Дыська, дочка моя, сейчас в горах, туда роуминг не достает.
А, так вот почему я не могла дозвониться до ее дочери.
— Но в общем, это все, конечно, ужасно, я им в конце концов поверила, что я там была. Ты как считаешь, они правду сказали?
— В каком смысле?
— Ну, что там валялся этот пес трухлявый, мертвый, кем-то зарезанный, какое счастье, что я этого не увидела! Я разыскивала Яцека, своего оператора, опоздала, но надеялась, что он там где-нибудь ждет. Я осмотрелась, потопталась немного, Яцека так и не обнаружила и ушла. А если этот урод где-то валялся, то я по углам не шарила. Ты ведь знаешь, там темно, но Яцек не булавка и он бы не валялся, а где-нибудь сидел, под мебель я не заглядывала. Хорошо, что меня арестовали, я ведь все равно не смогла бы заснуть!
— И где же тебя держали?
— В комнате для допросов, это они так сказали.
— Целые сутки?
— Нет, конечно! Я даже вздремнула у них там на кушетке, а вообще было очень мило. Мы все сидели и пили пиво, половину ставили они, половину я. Они пытались запугать меня, описывая, как выглядел зарезанный, но я не испугалась. А еще на полном серьезе старались меня убедить, что это именно я его прикончила, спятили, должно быть. Ведь я за нож не возьмусь, хоть убей меня! Брезгую кровью, меня бы трясло до конца дней моих. Я им все это высказала, и свое мнение об этой вше поганой тоже. Им даже понравилось, хотя наверняка мне не верили и считали, что я преувеличиваю его подлость! Представляешь? Разве ее можно преувеличить?
— Выходит, ты дала исчерпывающие показания…
Мартуся вдруг замолчала, потом неуверенно спросила:
— Считаешь, это могло бы стать моей эпитафией?
— Полагаю, что для эпитафии твои показания пришлось бы сильно подсократить…
— Тогда, может, знаешь, почему меня выпустили? Правда, запретили покидать Краков, но из квартиры выходить разрешили. Что же это значит?
— Ну как же. Значит, считают тебя очень крутой бандюганкой. Опасной рецидивисткой. У нас же, как известно, самые опасные бандюги пребывают на свободе, особенно рецидивисты. Уж не знаю почему, но, видно, кто-то очень важный поставил перед собой цель уменьшить поголовье поляков, ведь такой зверь на свободе непременно воспользуется случаем, чтобы резать и убивать направо и налево.
— Зачем, интересно? Он тогда получит пожизненное.
— Пожизненное ему и без того гарантировано, как в банке, а смертная казнь — тю-тю.
— И почему же у нас так?
— Черт его знает. Вроде бы всплеска демографии не наблюдается, скорее наоборот, но ведь меньше людей — меньше и молодежи, и что отсюда следует? Меньше школ, больниц… Сплошная польза.
Мартуся заявила, что она в ужасе, но если уж причислена к определенной категории граждан, то чувствует себя обязанной кого-нибудь прикончить. А если так, то кого?
— Тебе лучше знать. А кроме того, они тебя немного у себя все же подержали — это чтобы ты не смогла перепрятать орудие преступления. Обыскали твой дом и машину и, насколько я поняла, ничего не нашли. С другой стороны, раз ничего не нашли, должны бы тебя содержать в казематах, ведь тех, у которых целые склады орудий убийства, обычно выпускают на волю. Может, все же у тебя хоть что-нибудь нашли?
— Что они могли найти, господи боже!
— Откуда мне знать? Яды, бомбу, стилет…
— У меня есть отвертка… была я не проверяла…
— А теперь выкладывай, что тебе удалось от них узнать! — уже серьезно потребовала я.
— Как это — от них узнать? — не поняла Мартуся.
— Именно так. Сама же говоришь, сидели в большой компании. О чем-то с тобой говорили? И между собой. А ты слышала. И никаких выводов не сделала? На тему всех этих преступлений с убийством Ступеньского на десерт.
— Прошу тебя, не надо таких съедобных сравнений. Тут бы потеряла аппетит даже моя собака. Ну да, переговаривались они вполголоса… кому он был опасен. Или кто ему чего плохого сделал. И как вообще этого Ступеньского связать с Вайхенманном, мол, некое звено отсутствует. Несколько раз упоминали это несчастное отсутствующее звено. А меня просили припомнить, кто там был, в той забегаловке, и я ничего путного не могла сказать. Им от меня ну никакой пользы не было.
