Салман нашел в машине саперную лопатку, перетащил тела к полуразрушенной часовне. Вырыл две могилы. Подумал и сделал еще в каждой углубление на дне, чтобы и командир, и Степа смогли сесть при появлении ангелов смерти Мункара и Накира.
Он еще долго стоял над могилой командира. Нет, он не молился, ведь мучеников, павших на поле битвы, хоронят без молитвы. Салман просто разговаривал, советовался с Артамоновым. Словно получив, наконец, от него нужный совет, он кивнул последний раз и пошел назад в расположение своей части.
С кольев плетня ему вслед смотрели мертвыми глазами три головы в папахах с позолоченными трезубцами.
* * * * *
Дядя Магомед расцеловал ее в обе щеки.
— Ну, здравствуй, Айсет, здравствуй, племянница. Как жизнь, как здоровье? — Не дожидаясь ее ответа, он деловито продолжил: — Собирайся, нам предстоит долгая поездка… Вот… — Он достал из кармана паспорт, протянул Айсет. — Возьми на всякий случай. Если попросят. Хотя, наверное, не попросят.
Айсет раскрыла темно-красную книжицу с двуглавым орлом, посмотрела на собственную фотографию, недоуменно взглянула на дядю.
— Айсет Гозгешева? Ты меня уже замуж выдал?
— А тебе не терпится? — хохотнул дядя. — Погоди, дорогая, с этим спешить не надо.
— А куда мы едем?
— В Дойзал-юрт. Хорошее место. Там новую школу построили, мы приглашены на открытие…
Ехали долго, колонной, состоявшей из нескольких больших дорогих джипов в сопровождении двух милицейских «уазиков» и открытого грузовика с автоматчиками. В дороге дядя был весел, шутил, нахваливал Айсет и ее статьи. Она все порывалась, пользуясь его добрым настроением, попроситься наконец на волю, но всякий раз чутье подсказывало ей, что делать этого не надо.
Айсет сразу обратила внимание на эту женщину, что было неудивительно, поскольку та всем своим видом резко выделялась из толпы — высокая, стройная, дорого и стильно одетая, с гордой прямой осанкой и густыми, совершенно седыми волосами, выбивавшимися из-под головного платка. Те полчаса, что длилась короткая официальная часть, рядом с женщиной неотлучно находился молодой смуглый красавец в добротной замшевой курточке, но потом, когда митинг закончился, и глава районной администрации — немолодой, лысоватый, облаченный в полувоенный френч, напоминавший одновременно и горский бешмет, и цивильный пиджак, — пригласил дорогих гостей к столу, красавца отозвали в мужской круг. Айсет же усадили на другом конце, и она оказалась рядом с этой необычной женщиной. Теперь, вблизи, по пергаментной сухости кожи, по густой сеточке мелких морщин, прорезавших все еще красивое лицо, Айсет поняла, что женщина очень и очень пожилая. Только глаза были молодые, огромные, небесно-голубые.
Длинный дощатый стол стоял на открытом воздухе напротив входа в новую школу — трехэтажную, в свежей розовой штукатурке, с огромными, блистающими чистотой окнами. На площади перед школой плясали дети, а взрослые чинно сидели за столом, пили чай, заедая нехитрым угощением — лепешками и печеньем домашней выпечки, холодной бараниной, фруктами. На мужском краю велись свои разговоры, немногочисленные допущенные к столу женщины тоже тихо беседовали по-чеченски, и соседка Айсет принимала в разговоре живое участие. Предоставленная сама себе Айсет молча пила чай с лепешкой и вдыхала воздух свободы.
Соседка обратилась к ней с каким-то вопросом.
— Простите, — сказала Айсет. — Я не понимаю по-чеченски.
— Странно, вы же определенно чеченка, — без акцента сказала по-русски женщина. — Как вас зовут?
— Айсет.
— Айсет… У моей лучшей подруги было имя, похожее на твое… Ее звали Айшат…
Женщина замолчала, глядя куда-то вдаль.
— А вы… вы здешняя? Из Дойзал-Юрта? — робко нарушила молчание Айсет.
— Была здешняя… А сердцем и сейчас здешняя, хоть и живу далеко… А ты, Айсет, откуда?
— Вообще-то из Москвы. Родилась там. Сейчас живу в Гудермесе.
— Гудермес? Не была. Как там сейчас?
— Не очень. Но, по крайней мере, не стреляют.
— Не стреляют… — повторила женщина и вздохнула. — Ах, Айшат, Айшат… Да, кстати, меня зовут Мария Степановна.
— Так вы русская? — удивилась Айсет.
Женщина нахмурилась.
— Я чеченка. Всей своей жизнью — чеченка… Да этой самой жизнью с родным краем разлученная, только вот перед смертью сподобил Аллах… А знаешь, какой это край? Тогда слушай…
По легенде речка Актай, бегущая ущельем в долину мимо аула Дойзал-юрт, была дочерью озера Галанчож. Старики рассказывали, что в стародавние времена две женщины пошли стирать грязные пеленки в чистых водах озера, которые были прозрачнее горного воздуха. Возмущенный дух озера обратил их в камни, а сам, превратившись в быка, покинул Галанчож. Однажды жители Дойзал-юрта увидели неподалеку от аула пасущегося прекрасного быка. Они запрягли его, чтобы вспахать землю в ущелье. Но когда они сделали первую борозду, из нее ручейком потекла вода. Со второй бороздой поток усилился. После третьей борозды образовалась быстрая река, в водах которой исчез удивительный бык.
Старики говорили, что в старину в речке Актай, дочери озера Галанчож, стирать было запрещено. Женщинам приходилось далеко ходить. Но нашлась одна девушка в ауле, дерзкая и ленивая, которая осквернила чистые воды реки. Она не обратилась в камень, но каменным стало ее сердце. Весь век прожила она одна. После нее женщины аула Дойзал-юрт стирали уже в реке Актай без боязни. Так испортились женщины, говорили старики, а потом испортился и весь народ чеченский. Не та уже стала вода в реке, как в былые времена, не те стали джигиты в ауле Дойзал-юрт.
Про долину же, куда бежала речка Актай, но, добежав, вдруг сворачивала в сторону, словно застыдившись своих оскверненных стиркой вод, легенд не рассказывали. Те времена еще отдавались в чеченских сердцах. Помнили еще, что детей своих пугали чеченские женщины одним именем Ермолова. А ведь именно суровый генерал и создал эту долину, как архитектор Гонзаго Павловский парк под Петербургом.
В густо заросшую лесом котловину спускались в прошлом веке с окрестных горных аулов абреки. Здесь объединялись они в большие отряды, делали неприступные лесные завалы, нападали на колонны русских солдат, на спешившихся в лесных дебрях казаков. А потом уходили к себе в горы праздновать победу или зализывать раны. Но Ермолов своим орлиным оком увидел чеченское гнездо, провел ногтем по карте, и пролегла через непроходимый лес первая просека.
Ермолова потом царь отослал с Кавказа. Другие главнокомандующие, сменяя друг друга, пытались закончить войну с горцами одним генеральным сражением, но рано или поздно вынуждены были возвращаться к тактике Ермолова. Опять стучали топоры в лесу, прерываемые временами ружейной трескотней и дикими криками абреков. Дремучий лес за годы Кавказской войны постепенно превратился в причудливую долину с лугами, поросшими высоким травостоем, зарослями боярышника и шиповника, с островками дубрав и кленовых рощ. Ни у кого из местных жителей теперь не повернулся бы язык сказать, что этот райский уголок, благодатный и для конного, и для пешего, и для зверя, сработан безжалостными топорами русских солдат.
