Майя. – Вы – его корейская девушка.
– Предпочитаю, чтобы меня называли по имени, – сквозь силу улыбается Кэтрин. – Может, вы зайдете?
Она делает шаг назад, пропуская Майю внутрь. Не хватало только любопытных соседей Тома, хотя они здесь вроде тихие.
– Я не знаю вашего имени, – густо краснеет та, но заходит внутрь.
– Кэтрин, – представляется она и закрывает дверь. – А теперь, когда мы с вами познакомились, может, расскажете, что у вас с Томом произошло?
– Тыковка обещал сегодня приехать на завтрак, – совсем теряется Майя. – А он к нам, что ли, уехал?
– Нет, он отправился в церковь.
Кэтрин возвращается на кухню и жестом приглашает Майю сесть напротив.
– Вы уверены, что он согласился именно на субботу? – уточняет она. – Потому что Том каждую субботу проводит в церкви.
– Когда это Тыковка начал туда ходить? – сдвигает брови та, подходя ближе, и с сомнением разглядывает Кэтрин.
А что на это ответить? Никто на работе не знает о болезни Тома, и точно не ей стоит рассказывать. Черт, ну и задача…
– Он с детства такой. – Она старается звучать как можно натуральнее. – Вы разве не знаете историю о нарисованном на заборе члене?
– Нет… А вы откуда в курсе?
– Том рассказал. Хотите, я сделаю кофе? Раз мы уже здесь… У нас где-то была пара булочек. Можем позавтракать, все равно он вернется ближе к ланчу.
– Только потому что мне интересно, кто вы. – Майя садится на стул напротив. – И откуда столько о нем узнали.
Стараясь справиться с тревогой и неловкостью, – как бы не сболтнуть лишнего, – Кэтрин запускает кофемашину и рассказывает историю о том, как Джек и Гэри пытались доказать Тому, что Бога нет. Они втроем отправились к церкви, нарисовали на заборе огромный член в качестве живого примера того, что их некому наказывать за такое богохульство. А потом в воротах появился пастор и всыпал всей несвятой троице по первое число. С тех пор Том, по его словам, ни разу не сомневался в своей вере. А как еще это назвать, если не Божьим наказанием?
Майя расслабляется. Их разговор плавно перетекает в спокойное и безопасное русло, они даже незаметно снижают градус вежливости, переходя к более комфортному для Кэтрин дружелюбию. Сложно держать спину, когда сидишь у своего парня на кухне в его же футболке и болтаешь с его давней подругой.
Кстати, об этом… Том случайно обмолвился, что у них с Майей не все было так уж платонически. И то, как она о нем говорит сейчас, только подтверждает все догадки. Не то чтобы Кэтрин страдала от ревности, нет… Но выяснить некоторые детали было бы полезно.
– У меня один вопрос, – решается она, когда предыдущая тема беседы затихает. – И он точно не для первого знакомства, но я все равно хотела бы его задать.
– Валяй, – с легкостью отвечает Майя и откусывает кусочек булочки.
– У вас ведь с Томом что-то было, да?
По застывшей напряженной позе ответ становится очевидным. Кэтрин невесело улыбается возрастающей внутри тревоге.
– Просто скажи, пожалуйста, – добавляет она. – Мне стоит из-за этого переживать?
Майя молча поднимает руку, демонстрируя обручальное кольцо.
– Я замужем, – сообщает она, когда прожевывает, – и предпочитаю спать с мужем. Нет смысла бояться: никто, кроме тебя, не решится на отношения с Тыковкой.
– Почему это? – Внутри просыпается интерес.
– Потому что он неспособен любить людей, – серьезно отвечает Майя. – Для любви у него есть «Индиго».
Он начинает привыкать к этим двоим. У них своя особенная атмосфера: Зак богохульствует, Бекка его одергивает. Они могут делать это часами, но почему-то не надоедает. Вот уже месяц каждую субботу они встречаются в кафе напротив церкви, хотя ни разу об этом не договаривались. Никто не поднимает вопрос, что это за собрания такие, просто приезжают к десяти, вот и все.
Зачем-то они нужны друг другу. Том медленно жует свой омлет, пока Зак и Бекка вяло перебрасываются новостями. Он уже знает: они оба не особо выбираются из своих скорлупок. Зак работает финансовым аналитиком из дома, Бекка занимается иллюстрациями на фрилансе. Наверное, для них общение друг с другом становится отдушиной. Тем более знакомы ребята почти всю жизнь.
А что здесь делает Том Гибсон? Ответа на этот вопрос он пока не нашел, но каждую субботу продолжает подниматься, оставлять свою девушку дома и приезжать сюда, чтобы заказать очередной безвкусный завтрак.
Рак начинает бесить. Глупо, конечно, но Тому казалось, что вот-вот все пройдет. Он попьет чертовы таблетки за двенадцать косарей, проблюется, просрется, и жизнь наладится. Что это было, стадия отрицания? Наверное.
Но теперь у него дома стоит новая баночка за те же деньги. Даже пришлось завести кредитку – страховая возместит эти расходы, но пока они все проверят, нужно на что-то жить. А еще теперь раз в неделю ему колют какую-то другую херню, которая должна поддержать иммунитет. Судя по тому, что побочки только усилились, херня поддерживает его иммунитет морально. Кричалкой, наверное, или просто машет помпонами. Короче, не помогает.
Сколько еще ему так? Год? Интересно, а у него вообще есть столько времени? Стоп, смерти нет, о ней нельзя думать.
Господи, почему должно быть настолько тяжело – вроде бы ничего особенного, просто таблетки, но от этих крохотных засранцев он не может нормально жить. Ни пожрать, ни выпить, ни поднять девушку на руки. Хотя ладно, с последним он и до рака вряд ли справился бы.
Идиотская болезнь. Идиотское лечение. Почему нельзя прекратить это все просто силой воли? Сказать себе «встань и иди», встать и уйти? Том со стольким мог справиться, а теперь вот… Сдувается.
– Эй, ты там что, хоронишь кого? – толкает его в плечо Зак.
– Что? – Том вдруг вспоминает, где он. – А, нет, забей. Просто устал.
– Это все работа в офисе, – понимающе кивает тот. – Плавали, знаем.
– Да я… От рака устал. Задрало болеть, от одного вида таблеток уже тошнит.
На лице Бекки появляется странная усмешка, но Том не успевает даже задуматься о том почему, – Зака рядом с ним разрывает от хохота.
– Серьезно, мужик? – задыхается он. – Ты от рака устал?
– Зак, – с укором произносит Бекка, но тут же прячет лицо за рукой, скрывая собственный смех.
– Вы чего? – отодвигается Том.
Вот тебе и клуб, мать его, «Завтрак». Один раз поделился тем, что чувствует, – тут же оборжали. И было бы кому! Сами сидят и вечно ноют о своей судьбе, у одного ноги нет, второй есть больно. А ему уже и устать нельзя.
– Да ты буквально месяц
