Когда мне было тринадцать лет, я уже достаточно хорошо представлял, как все устроено в его мире, чтобы понять, что не хочу иметь с ним ничего общего.
— А что, если я не хочу заниматься политикой?
Это было кощунством, и я знал это. Хантингтоны были политиками и всегда ими были. От моего отца до его отца и его отца до него, и так до бесконечности.
Он вертел ложку, смешивая лимонный сок с ледяной водой, и в стакане раздавался звон металла и льда. Его действия были непринужденными, хотя его тон был суровым. — Тебе девятнадцать лет, Линкольн. Тебе нужно понять, что ты делаешь со своей жизнью, — сказал он, положив ложку обратно на стол.
— Ты имеешь в виду, что я должен позволить тебе решить это за меня. Похоже, у тебя это хорошо получается. — Он втянул меня в свой извращенный мир, когда я был слишком молод, чтобы иметь выбор.
В комнате воцарилась тишина. Татум смотрела на нашу мать так же, как всегда, когда отец начинал нести чушь, словно молча умоляя ее сказать что-нибудь, хоть что-нибудь. Мама никогда не говорила.
К черту это. Я прослушал свою долю семейных ужинов и слышал эту речь достаточно раз. Это никогда не изменится. Он никогда не изменится. Я никогда не буду достаточно хорош для него, потому что отказывался быть таким, как он.
Я со звоном опустил вилку на тарелку и отодвинул стул от стола. — Спасибо за ужин, мама. — А потом вышел из столовой, не сказав больше ни слова.
Двадцать минут спустя он стоял в дверях моей спальни, засунув руки в карманы брюк от костюма.
Он тяжело вздохнул. — Не знаю, где я ошибся в тебе.
Я поставил на паузу документальный фильм, который смотрел. — Это был риторический вопрос или тебе нужен список?
Отец вошел в комнату и остановился перед кроватью, на которой я лежал, прислонившись головой к изголовью. — Я дал тебе все. — Он вытащил руки из карманов и широко раскинул руки, как бы демонстрируя. — Ты Хантингтон, ради всего святого. У тебя под рукой весь этот чертов мир, а ты продолжаешь на него ссать.
Я поднял на него глаза, наскучив его театральностью. — Отличный разговор, папа. Ты действительно хорошо владеешь словом. Неудивительно, что ты хорошо разбираешься в политике.
Вены на его шее пульсировали, а ноздри раздувались при каждом резком вдохе. — Ты даже не представляешь, что я делаю для этой семьи, на какие жертвы иду.
Если под жертвами он подразумевал нагибание домработницы над своим столом, пока мама обедает с подругами, заключение миллионных сделок с фармацевтическими компаниями, чтобы больные люди продолжали болеть, и получение взяток, чтобы преступления белых воротничков оставались безнаказанными, то да, я видел, как он жертвует, блядь, многим.
— Я точно знаю, чем ты занимаешься.
— Я дал тебе достаточно времени, чтобы разобраться со своим дерьмом. Ты — Хантингтон. Пора бы тебе начать вести себя как он. Повзрослей. Иди в колледж. Держись подальше от наркотиков. — Он засунул руку обратно в карман и начал уходить, но повернулся ко мне лицом, когда дошел до двери. — И избавься от девчонки Мэтьюс.
Мое дыхание прервалось, а тело напряглось. Отец знал о Лирике.
Он ухмыльнулся, заметив мою реакцию. — Да. Я знаю об этом. — Его взгляд ожесточился. — Этому нужно положить конец. Ее отец — болтун, ее мать была наркоманкой, и она, похоже, не стала лучше.
Какого хрена он знал о Лирике?
В этом был мой отец — осуждал всех, кто не вписывался в его рамки. Неудивительно, что моя сестра всегда так старалась. Но дело в том, что когда тебя запихивают в коробку, то, как только крышка закрывается, ты обречен задохнуться.
— Ее отец выступает за все, против чего я борюсь, и он объединяет своих фанатов-миньонов, заставляя их бушевать из-за вещей, которых они не понимают. У нее нет ни класса, ни сдержанности. Они не такие, как мы. Им не место в нашем мире, Линкольн. Стыдно даже видеть ее рядом с Татум. Я не позволю тебе усугублять это неподобающими отношениями или нежелательной беременностью.
Снова возникло желание взять ее за руку и убежать. Теперь она была более сильной, как кулак, бьющий в мою грудь.
— Тогда, думаю, это будет еще один способ подвести тебя. — Я щелкнул пультом, и документальный фильм включился как раз вовремя, чтобы диктор объяснил, что большинством серийных убийц движет болезненный страх отвержения родителями, навеянный чем-то травмирующим из их детства. Мой рот изогнулся в медленной ухмылке, когда я взглянул на отца. — Ты должен гордиться мной, папа. Я мог бы быть намного хуже.
Он тяжело сглотнул и вышел из комнаты.
Глава 4
Лирика
— Прошло семь лет. Конечно, ты не забыла о традиции, — сказала Татум, как только я ответила на звонок.
Завтра был мой день рождения, а для Татум дни рождения были важным событием.
— Не забыла, я ждала, когда папа уйдет. — Я взяла свою сумку для ночевки и поставила ее на кровать.
— Куда он едет на этот раз?
— В Лондон.
Он вернулся домой достаточно надолго, чтобы поужинать со мной и осыпать меня подарками, в которых я не особо нуждалась. Его график был очень напряженным, и я это понимала. Иногда задавалась вопросом, были ли эти подарки компенсацией. Мне было все равно. Я просто хотела его. Он всегда находил время для того, что имело значение, и это значило для меня больше, чем все, что было в коробке. Он сказал мне, что это его последний тур. После этого только он и я будем вместе покорять мир.
— Скажи, что ты ненадолго, потому что ужин был дерьмовым, а мне нужен моя лучшая подруга.
— Он только что ушел, так что я ненадолго. Опять твой папа и Линкольн? — Я бросила одежду в сумку, затем застегнула молнию.
— Ага. Что нового, да?
Малкольм Хантингтон всегда поносил Линкольна за то, что тот не пошел в колледж, не захотел заниматься политикой, не стал идеальным сыном в представлении общества. Я ненавидела Малкольма Хантингтона.
И мой отец тоже.
— Нет. — Я взяла ключи и выключила свет в нашем пентхаусе. — Буду там через двадцать.
***
Как бы мне ни хотелось побежать к нему, обнять его и заставить забыть о засранце-отце, я смогла только заглянуть в дверь Линкольна и поздороваться, когда пришла к дому Татум.
Он уставился в телевизор, но не смотрел его. Когда он посмотрел на меня и улыбнулся, мне захотелось забраться в кровать и свернуться калачиком рядом с ним. Иногда я ненавидела секреты. Мне хотелось, чтобы нам не приходилось прятаться. Но как сказать лучшей подруге, что ты влюбилась в ее старшего брата? Что, если она заставит меня выбирать? Я не могла этого сделать, я не могла потерять ни одного из них.
Не знала, что хуже: боль, которую приносит сохранение тайны, или боль от того, что я говорю правду.
Мы с Татум засиделись до полуночи, обсуждая приглашение на вечеринку, которое она нашла на переднем сиденье своей машины.
Ночь беззакония — единственная ночь в году, когда запреты выходили на свободу, не беспокоясь о последствиях. Никто не говорил о Ночи беззакония и о том, что там происходило. Единственное, что говорили, это то, что никому не разрешалось говорить о Ночи беззакония. Это было похоже на Бойцовский клуб для богатых и знаменитых.
А Татум только что получила приглашение.
Я не получила приглашения, и, честно говоря, я его и не ждала. Несмотря на то, что мой отец был всемирно известным музыкантом и имел больше денег, чем он когда-либо сможет сосчитать, я не была частью мира элиты. Я была изгоем.
Линкольн тоже был изгоем, в некотором смысле. Он выделялся своими татуировками и пофигизмом, не нравился парням, потому что нравился всем девушкам, а девушки любили его, но только тайно. Он был не совсем тем парнем, которого ты приводишь домой знакомиться с родителями. Наверное, именно поэтому меня тянуло к нему. Я смотрела в его темноту и видела там себя.
Разговор наконец-то затих, и я уже целый час смотрела в потолок, ожидая, когда Татум погрузится в глубокий сон. В доме было темно и тихо, когда я наконец соскользнула с кровати и поползла по коридору. Мне не нужен был свет, путь к комнате Линкольна я знала наизусть.
