Это должно случиться сегодня вечером.
До наступления полуночи.
Господь ждет.
Оливии было трудно забыть о своей стычке с Бенцем. Почему же этот мужчина так сводил ее с ума? Какое ей дело, что он думает? Она заперла магазин и собиралась взять свои вещи, когда зазвонил телефон. Конечно, включится автоответчик, но поскольку наступали праздничные дни, она сняла трубку и сказала:
– «Третий глаз». Говорит Оливия. Чем я могу вам помочь?
В трубке молчали, но она знала, что на другом конце кто-то есть.
– Вы меня слышите? – спросила она, глядя через окно на темную улицу. Сам магазин тоже был в тени, и единственным источником света являлось охранное освещение. – Алло?
– Оливия? – Скрипучий мужской голос.
– Да. – Разве она уже не представилась? – Могу чем-то помочь?
– Надеюсь, что да. – Снова пауза, будто звонящий собирался с мыслями. – Это твой отец.
У нее замерло сердце. Она не сказала ни слова. Не Могла.
– Ты, вероятно, не помнишь меня. Меня долго не было, но я надеялся, что мы с тобой можем встретиться.
Она прислонилась к стене. Ее взгляд неистово блуждал по темному магазину, словно она боялась, что Реджинальд Бенчет появится из-за какой-нибудь маски или стойки с магическими книгами.
– Мне... кажется, что это не очень хорошая идея.
– Почему ты так думаешь?
– Послушай, давай оставим все как есть, – сказала она, чувствуя, как у нее выступает пот.
– Ну, в этом-то и проблема, Ливви, – ответил он. От звучания ее уменьшительного имени в южной растянутой невнятной манере у нее мурашки побежали по коже. – Я долго отсутствовал, и у меня было много времени на размышления и переоценку своей жизни. Я не позвонил тебе сразу, как вышел, не связывался с твоей матерью, даже не пришел на похороны твоей бабушки, хотя я прочитал ее некролог в газете. Я подумал, что нужно дать всем нам время привыкнуть к тому, что я свободен.
Я никогда к этому не привыкну.
– Почему это должно что-то менять?
– Потому что я изменился, Ливви. Я долгое время провел в одиночестве и много читал, пересматривая систему ценностей, даже философствовал. Я допустил Иисуса в свою жизнь, в свое сердце, и я не только заплатил свой долг обществу, но и раскаялся в своих грехах и принял Иисуса Христа в качестве своего личного спасителя.
– Это хорошо... – ответила она, наматывая телефонный провод на пальцы и желая, чтобы связь по какой-нибудь причине разорвалась. Сейчас ей не нужен был отец, такой отец, как Реджи Бенчет.
– Можешь быть уверена, это так и есть. И я собираюсь достойно проявить себя.
– Это как?
– Занимаясь божьим делом. Распространяя Его слово. Я теперь священник, Ливви, и сейчас, когда я на воле, мне пора навестить свою дочь. Знаешь, ты единственный ребенок, который у меня остался. Остальных я потерял. Когда человек проводит в тюрьме столько времени, как я, он начинает понимать, что действительно представляет в жизни ценность. Это семья, Оливия. Семья и бог.
– Не думаю, что я к этому готова, – произнесла она. – То есть я знаю, что не готова.
– Подумай об этом.
И не собираюсь.
– Хорошо, – солгала она.
– Да пребудет с тобой господь, Ливви. – Он повесил трубку раньше ее. Оливия на секунду закрыла глаза.
Он твой отец, эта мысль снова и снова проносилась в ее голове, но она не могла так легко купиться на это.
– Он просто донор спермы. Ничего больше.
Но он изменился. Он открыл новую страницу своей жизни.
В это ей не очень верилось. Судя по тому, что она слышала о Реджи Бенчете, она знала, что он отпетый мошенник, человек, который может заговорить зубы кому угодно. Она не хотела иметь с ним ничего общего.
Да, а что, если он заболеет и останется без денег... что тогда? Ты его плоть и кровь. Единственный его ребенок.
Она решила, что ей необходима помощь, чтобы разобраться во всем этом. Заперев магазин, она залезла в сумочку, вытащила бумажник и нашла в нем карточку, которую отец Джеймс Маккларен вложил ей в руку во время беседы в соборе Святого Луи.
– Какой сюрприз, – совершенно искренне воскликнул Джеймс, поднимая взгляд от стола. Секретарша уехала на день, как и отец Рой, и теперь он снова встретился с Оливией Бенчет, красивой женщиной со взлохмаченными волосами и загадочными глазами. За последние дни он не раз думал об Оливии. Больше, чем следовало. И его мысли не были чистыми. Совсем наоборот. Но это было его личным крестом, демонами, с которыми ему приходилось бороться.
– Мне нужно с кем-нибудь поговорить, – произнесла она, не решаясь войти.
– Заходите... пожалуйста... – Он встал и указал на один из стульев с другой стороны стола. Они были деревянными, и их сиденья стали гладко отполированными за те пятьдесят лет, которые по ним ерзали обеспокоенные, проклятые и кающиеся. – Вы пришли ко мне?
– Да.
– Как к священнику?
Она заколебалась, пока садилась, и он заметил изгиб ее икры, видный из-под юбки с разрезом. Он быстро посмотрел в окно на голые ветви дуба, освещенные голубым светом ближайших уличных фонарей. На нижней ветке сидел ворон, спрятав голову под крыло.
– Да, и, ну... я давно не была на мессе.
– Может, в этом и проблема. – Он улыбнулся ей и заметил, что ее губы искривились.
– Если так, то это лишь верхушка айсберга.
– Что с вами происходит, Оливия?
Женщина снова замялась. Она слегка покусывала нижнюю губу, словно решая, в чем может признаться.
– Наверное, мне стоит начать с моей семьи, – сказала она, затем снова встретилась с ним взглядом. – На одно это может уйти несколько дней.
Он поднял брови.
– Почему бы вам не начать. Тогда мы посмотрим, куда это нас приведет и сколько времени займет. В моем распоряжении вся ночь.
– Даже служителям бога нужно спать, – произнесла она.
– Что вас беспокоит, Оливия?
А что не беспокоит? – подумала она, но ответила:
– Необходимость в совете возникла у меня из-за моего отца. На самом деле я никогда его не знала; они с мамой развелись, когда я только-только начала ходить, после этого он большую часть времени сидел в тюрьме. За убийство. – Отец Джеймс даже не вздрогнул. – В этом году он досрочно вышел на свободу, но я об этом не знала. Моя мама сообщила мне эту новость на днях, и теперь он хочет со мной встретиться. Он даже позвонил и заявил, что изменился, исправился, вроде даже священником. И, по правде говоря, я не хочу иметь с ним ничего общего...
– Но... – приободрил он.
– Но хотя я считаю его просто донором спермы, он все же моя кровь и плоть. Я его единственный живой ребенок, и моя старая добрая католическая вера поднимает голову. Он упомянул, что я – это все, что у него осталось. – И в том, как он сказал ей это, что-то обеспокоило ее, что-то странное.
