Марина зашла в кабинет к Михаилу как-то странно, боком, протиснувшись в полуприкрытые двери. Вела она себя непривычно робко и неуверенно. К тому же еще осунулась, даже немного подурнела; и видно было, что она сильно встревожена и очень нервничает.
Мишка поглядел на нее с сожалением: он хорошо знал ей цену, никаких иллюзий на ее счет не питал и уж, конечно, не был склонен считать девушку ни кротким агнцем, ни той единственной и неповторимой, ради которой можно пойти и в огонь и в воду. Но именно поэтому она ему и нравилась. Простая и понятная, видная насквозь, своя. Такая спустит и неловкое словечко, и дурацкую шутку. При ней не чувствуешь себя как на аудиенции у английской королевы, и точно знаешь про себя, что ты умнее и значимее. А вот единственных и неповторимых Мишка всегда боялся до дрожи в коленках. Недавние события показали, что недаром.
— Миш, — спросила Марина, устраиваясь в своем любимом кресле у низенького столика, — с тобой можно поговорить?
— Исповедуйся, грешная дщерь моя.
Девушка взглянула на него недовольно. Процедила сквозь зубы:
— Ты у своего друга поднабрался самого худшего — все время кривляетесь, как два клоуна. Взбеситься однажды можно.
Михаил издевательски ухмыльнулся, поддерживая беседу:
— Я ему тоже все время твержу, что он мне всю биографию перепаскудил.
Марина сделала над собой очевидное усилие, чтобы не продолжить перепалку, какие постоянно возникали у нее с приятелями Андрея, но произнесла вполне примирительно:
— Мне всерьез нужно поговорить, потому что вроде больше и не с кем.
— Что, тошно? — неожиданно другим тоном спросил Мишка. Участливо и совершенно по-человечески, так, что ей сразу захотелось расплакаться.
— Сама не думала, что может быть так плохо, — быстро и горячо заговорила девушка. — И ведь что самое противное, придраться-то не к чему. Все так аккуратненько, опрятненько, вежливо, утонченно… — Она закрыла лицо руками. — О Господи! Мне вот подружки завидуют, а я по десять раз на дню вся холодею. Вот сколько мы вместе? Три года почти?
— Три, — кивнул Михаил утвердительно. — На, глотни коньяка, успокойся. Давай-давай пей, помогает.
— Да не успокоюсь я!
Она схватила бокал, выпила его почти залпом, скривилась:
— Как вы эту гадость пьете?
— С отвращением… — пробурчал Миха. — Вы вместе три года. И что?..
— Три года. — Она шумно высморкалась в батистовый платочек с красивой вышивкой. — Ходим вместе, едим за одним столом, спим в одной постели. А чувство такое, что смотришь на него сквозь стекло. Ну, я не умею объяснить… Просто просыпаешься рядом и ждешь, что вот он и скажет: «Давай разбегаться, детка».
Приятель взглянул на нее с удивлением. Откровенно говоря, он не ожидал от Маринки такой проницательности. Ему-то по наивности казалось, что она совершенно не замечает, что творится у нее под самым носом, уверенная в своей красоте и потому уже незаменимости.
— Я тебя понимаю. Я и сам иногда думаю, что он все время где-то не здесь. Разговаривает, а мозги его где-то шляются.
— Никогда не думала, что придется тебе признаваться в таком! — судорожно всхлипнула девушка. — Нашла себе подружку.
— Ты говори, говори. Тебе надо выговориться, — сказал Мишка, снова наполняя бокалы.
Но Марина, видимо, уже выплеснула эмоции и теперь собиралась перейти к сути.
— Мне надо решить, что делать. И ты мне поможешь, потому что это, Мишенька, в твоих же интересах!
— Ну-ну, — саркастически хмыкнул приятель.
— В твоих, в твоих, — дернула она плечиком. — Я видела их вместе, голубков этих. Мне показали… — спохватилась, — случайно, знакомая заметила. Мишенька! Он никогда таким не был. Ни со мной, ни с тобой, ни с одним живым человеком. А это…
— А это опасно, — подхватил Миха.
— Когда я тебя на днях спрашивала…
— Когда спрашивала, красавица моя, тогда все иначе было. А теперь и мне его настроение не нравится. Ты, Маришка, не болтай лишнего пока. Все равно не поможет. И не паникуй. Я скажу, когда надо будет паниковать.
Марина его уже не слышала. Она заметно опьянела и теперь горестно бормотала, уставившись куда-то поверх головы собеседника:
— Кричу, кричу, как под водой. А он ничего не слышит, смотрит сквозь, будто я прозрачная. Все вы, мужики, — уроды конченые.
* * *
Липа, Геночка и Аркадий Аполлинариевич топтались в прихожей.
— Этот странный субъект, который пытался уже сунуться в нашу квартиру, сегодня бродил в садике, — заявила Олимпиада Болеславовна. — Надо что-то предпринять. И немедленно.
— Отчего же вы так решили? — опешил добрый Геночка, которому претила сама мысль о том, что на свете есть люди, способные посягнуть на чужое добро.
— По фигуре узнала, — укорила его Липа. — У меня ведь превосходная зрительная память, и вы это отлично знаете. Если я хоть раз, хоть мельком увижу человека — пусть даже со спины, — то потом узнаю его даже много лет спустя.
Тут она сделала паузу, внимательно разглядывая чайник у себя в руках.
— Куда это я шла — на кухню или из кухни?
— На… — кротко и коротко ответствовал Аркадий Аполлинариевич.
— А где у нас кухня? — уточнила чудная дама.
Геночка вытянул руку в нужном направлении, застыв в позе вождя мирового пролетариата. Липа важно кивнула и удалилась.
Аркадий Аполлинариевич, однако, задумался.
— А ведь память на лица у Олимпиады Болеславовны и впрямь фантастическая. Ну-с, Геночка, что мы предпримем? Может, стоит устроить на него засаду? Пустим в дом и посмотрим, что он будет делать…
— Как что? Воровать!
— Вот именно, друг мой. Вы, как обычно, правы. Тут главное — что воровать?
Геночка, растаявший от комплимента, медленно розовел.
— И у кого воровать, — вставила словцо Липа, неожиданно выныривая из темного коридора. Аркадий Аполлинариевич даже икнул от испуга. — Потому что вряд ли мы похожи на самых обеспеченных людей этого района.
* * *
В доме у Сергея, в кабинете самое почетное место занимало развешанное на ковре холодное оружие. Сам хозяин, наклонившись над письменным столом, осторожно и с невероятным почтением распаковывал сверток, в котором обнаружился завернутый в старинную шелковую ткань футляр с кинжалом.
Жанночка возникла на пороге с недовольным лицом.
— Сержик! — произнесла она, продолжая беседу, начатую еще часа три-три с половиной тому. — Объясни мне! Я не понимаю, как можно ухлопать такую кучу денег на какую-то железяку.
— А тебе и не надо понимать, котик, — уже немного сердито отвечал Колганов, которому этот назойливый монолог мешал наслаждаться новым приобретением.
