оставил задаток, и она ушла.
Судьба жилички её не сильно волновала. Лишь бы плата поступала вовремя. Упрекнула за задержку. Остальное её не касалось.
Полулёжа в кресле, удобно устроившись и укрывшись покрывалом, в самолёте было замечательно покойно и счастливо. Под веками – в который уже раз начала проступать картинка…
Теперь это стало самым обычным делом. Стоило мне настроить мысли на любую тему или припомнить какого-то человека, как тут же появлялись картинки. Под закрытыми веками получалось объёмное кино, и живые картины событий, где я же была участницей.
Например, однажды я оказалась на площади рядом с собором Святого Петра в Риме. На той самой площади, где обретается несметное количество голубей. Кажется, нигде нет такого раздолья для милых сизокрылых пташек, по ходу, способных похоронить под своими испражнениями все статуи древнего города, если те постоянно не отмывать усиленно. Там на площади я подошла к группе студентов, чтобы послушать, чем нынче живёт молодёжь. Они меня не заметили, тогда, пробравшись в центр группы, я начала у них на глазах подниматься в воздух: стоя солдатиком прямо перед носом нескольких человек! – Вверх метра примерно на два-три, потом вниз, вставая на камнем выложенную площадь, потом снова вверх – солдатиком! И так несколько раз. Бесполезно – меня никто не увидел.
В другой раз я летала по городу, заглядывая в окна. Там меня однажды всё же увидела какая-то женщина. Примерно на девятом этаже. – Не удивилась совсем. Я осмотрела её снаружи и полетела себе дальше. Женщина сидела в кресле и ничего не делала. Довольно старая, но всё равно удивило: как можно среди дня вообще ничего не делать? И даже будто оно ей и не надо, и это постоянно. Такой образ жизни. Ковры на полу, ковры на стенах, а она в деревянном старом кресле, укрытая пледом, на веранде напротив окна, сидела с открытыми глазами и смотрела вперёд. И увидела моё лицо – на высоте девятого этажа – разве её это не должно было удивить? Но нет, несмотря что единственная увидела, в отличие от остальных… Обычно меня летающую никогда не видят. Можно хоть кувыркаться у потолка…
И вот на этот раз – после привычного закрытия глаз, под веками опять начала формироваться живая картинка. Сначала образовалось очень объёмное просторное пустое и светлое пространство… А потом начала проступать картина…
– Стивен?
– Что?
– Мне знаешь, что сейчас приснилось?
– Не знаю. Что?
– Кладбище. Свежая вырытая могила. Промозглая и слякотная погода, прелые листья, чёрная мокрая земля… Могильщики медленно и старательно погружали в могилу гроб. На специальных лентах вручную, сами не слишком твёрдо стоя на земле… А рядом у края двое. Родственники. Один постарше, угрюмый с седой бородой и в красной майке, а другой молодой – лицо не бритое, заплаканное, одет в коричневое пальто… Точно такое пальто есть у Мити. А старший – похож на брата. И тоже в кроксах на босу ногу, при том, что там вроде холодно, носы красные у обоих. И глаза у молодого. Они оба смотрели, как в могилу опускают гроб, простой такой – совсем без загогулин и без полировки… тёмно-синий… И знаешь, молодой – держал в руках фотографию, похожую на меня… и один цветок. А тот, что похож на брата, стоял с пустыми руками и молчал, отстранённо ождая, когда рабочие закончат. А потом молодой как будто пошутил: он поднял лицо и произнёс «она всегда говорила, что на её похоронах будет только один человек». И тот, что с бородой, сказал:
– А оказалось двое.
И молодой заплакал.
– Ведь это не про Митю?
– Конечно нет, дорогая, это же всего лишь сон…
Я снова блаженно закрыла глаза, и очень сильно захотелось спать.
Осень стояла особенно ясная.
Дни солнечные и тёплые, начало сентября – настоящее Бабье лето, короткий период «второй молодости года» перед наступающей зимой.
С девчонкой Митя уже полгода как расстался, на неё начали нападать необузданные психические срывы, и родители отправили её в лечебницу. Митя снова жил одиноко в прежней московской квартирке, малогабаритной, но в хорошем районе и недалеко от метро. И работа ему попалась вполне достойная. В целом жаловаться было не на что, кроме беспричинной печали – заедала она Митю не часто, но запойно на неделю-две примерно каждые три месяца. Сожалел он жёстко, но сам не зная о чём.
В день, когда в дверь его квартирки раздался таинственный звонок, Митя как раз страдал такой печалью и лечился абсолютным уединением и беспрерывным просмотром фильмов или сериалов. А так же таблетками от головной боли, давления, и прочими.
Когда Митя открыл дверь, то увидел посыльного с заказной бандеролью.
На упаковке значилось Митино имя и фамилия, а так же его адрес. В строке отправителя – печатное агентство. Расписавшись в получении, Митя с волнением вскрыл посылку.
Неизвестный отправитель из неизвестного агентства переслал ему рукопись, полученную по почте из США. В прилагаемом письме на его имя сообщалось, что агентство уведомляет Митю о печати книги и просит его согласия на экранизацию.
Повесть была получена с подтверждением всех необходимых формальностей и полномочий, в соответствии с которыми Митя числится единственным наследником и правообладателем, а сторона, передавшая наследие, а так же представлявшая его интересы – пожелала остаться инкогнито. Копии документов на право владения рукописью прилагались. Забрать оригиналы и расписаться Митю приглашали через неделю в приёмной редакции.
Дополнительно в отдельном конверте лежал авторский экземпляр книги, название которой гласило:
Мой роман со Стивеном Кингом. Тайные откровения.
С фотографии на обложке на него смотрело лицо матери.
На вид значительно помолодевшая с тех пор, как полтора года назад они виделись в последний раз, мать стояла в паре с незнакомым мужчиной, умиротворённая и счастливая.
Прижимая к груди книгу, Митя застыл, откровенно ошарашенный, и вдруг произнёс:
– А я ждал…
И лицо его обрело такое выражение, какое много лет мечтала увидеть его мать.
Несколько лет назад она рассказывала сыну, какими однажды, находясь на излечении, увидела их обоих в видении. Некоторое время она верила, что это было в реальности, а не галлюцинация. И называла это беспричинной любовью, которой прежде до того никогда не ощущала. Рассказывала про такое между ними чувство…
И когда мать описывала это чувство, то он просто слушал. А теперь – внезапно и абсолютно точно – осознал, что испытывает тоже самое чувство! –
