не сон. И в процессе такого «перепросмотра» я точно знала, что так оно и было всё в точности. Просто по какой-то неведомой причине это ускользало от внимания.
Гости были в масках, но – в нарисованных на лицах красками, а не реально надетых. И это тоже почему-то не попало в зону внимания. Гости оказались раскрашенные «девочки и мальчики»… И ещё это чувство: как будто бы видеть этого мне не нужно. В сновидении я явно прочувствовала, как корректирую собственное зрение, не проникаясь отдельными деталями, будто не замечая их. Но вот получила возможность перепросмотра, а оказывается в памяти сохранено много-много больше и несколько иначе, чем я будто бы видела в реале.
Лица участников не вызвали интереса. Пирсинг у женщины видела, как выступали острые колени – помню, мурашки на телах – помню, пот на лбу и над верхней губой – запомнила, а лиц нет. Только ранее знакомые угадала. Но у писательницы я ведь пирсинг видеть не могла, так что – может это и не была писательница, а кто-то ещё.
Глимчера узнала. Но обнажённый он тоже довольно сильно изменился – появилось заметно больше сладострастия, как если бы у него открылись рожки, и с этими рожками он стал сильно игрив.
И все они нисколько не стеснялись. Подумать только.
А мой Стивен Кинг, тот же самый, только – одетым дубликатом – стоял в сторонке… в точности как на вечеринке у филателистов. Один в один одиноко наблюдал…
И Скунса, конечно, признала. В видении он расхаживал в обычной манере – довольный самовлюблённый фонарь. И всё подтягивал кверху член. Снизу подхватит и подтянет. Потом подержит в руке и опять… за яички подхватит в ладонь и подтянет. Такое движение – снова и снова… Как бы оно его, вероятно, как-то поддерживало в общем хоре блудливого действа.
Странно, раньше они были просто гостями, а теперь в сновидении перепросмотра – с разрисованными лицами – якобы сняли маски. Мерзкие, но мне – не было мерзко.
Это больше не касалось.
Подумать только. Пока они меня терзали, я не видела лиц. А теперь вижу и узнаю, но не чувствую ни злобы, ни обиды – ничего. Как будто смотрю на сказку, зная чем она закончилась. И в таком случае – мне не жаль ни себя, ни жертву-героиню, ни иных участников – ничего не чувствую.
– Неужели мне следовало всего лишь увидеть, вернее – опознать их под масками, чтобы больше не чувствовать мучений или неприязни?
– Опознать не только их, но и себя – ту, которая чувствовала, – донеслось как будто бы из соседней комнаты.
Я открыла глаза. Проснулась, услышав голос Стивена.
Мы всё ещё находились в той же больнице, в палате ставшей уже привычной.
Окна здесь располагались высоко у потолка, в них кроме края неба ничего не было видно. Причём небо светилось ярко-белым. Не голубым. Трудно описать, наподобие искристого облака. Так бывает в жидком лаке для ногтей с перламутровым блеском. Облака – вернее небо – светилось воздушным сиянием: газом с перламутровым отливом. Больше ничего в окне не различалось.
– А знаешь, ты был прав, я увидела и Стивена, и тебя одновременно – ты как обычно наблюдал, прислонившись к стене. Ты был одет во что-то совсем светлое, наверно в больничную пижаму.
Он улыбнулся, немного смущённо. Удивительно, это был другой Стивен – не тот загадочный мачо, а просто мой друг. Я улыбнулась в ответ, чувствуя заполняющую грудь нежность. И снова продолжила спать.
– Стивен?
– Что такое?
– А когда меня выпишут?
– Совсем скоро, может даже завтра.
– Подумать только! Как быстро прошло время. Я совсем поправилась?
– Ну да. Не хочешь выписываться?
– Хочу конечно.
– Тогда в чём дело?
– Ну не знаю… И куда мы поедем?
– Мы не поедем, а полетим.
– Даже? И куда? Ты уверен что нам будет лучше вместе? Не сбросишь балласт где-то посередине пути? У меня ведь даже ни документов нет, ни средств, полностью зависима.
– Не бойся! Мы теперь связаны кровными узами!
– А как же близнец?
– А что с ним? Он остаётся, мы улетаем. Его дело расхлёбывать то, что натворил. Каждому своё…
– Помню… Надпись на воротах Бухенвальда?
– Не советую шутить на такие темы.
– А я всегда шутила.
– К счастью всё обошлось. Теперь нас ждёт иная жизнь.
– Согласна!
– Так ты готова? Куда полетим? – мне же заказывать билеты.
– А домой не поедем?
– Нет, всё что нужно купим в дороге. Куда ты хочешь?
– Говорят, очень хорошо в Новой Зеландии, ты там бывал?
– В Австралии бывал.
– Можно и в Австралию. А если не понравится – махнём в Новую Зеландию?
– Отлично! Или в Папуа – Новую Гвинею, или на Аляску!
– Я любила холод, купалась зимой. Но на Аляску не хочу. Хочу туда, где много травы… Обожаю траву! Чтобы как в Централ парке в Нью-Йорке, ты же знаешь?
– Конечно. Там водятся колибри.
– О! Ты видел! Такие крохотные – чуть больше шмеля… Тушки зависают вертикально, крылышки стрекочут, а клюв – горизонтально длинный такой – в серединку цветка! Завораживает… Видела…
– Решено! Полетим туда, где водятся колибри. Завтра выберу город…
– Да, выбери сам. Туда и полетим. И по поводу выписки сам договорись, не хочу ни с кем разговаривать.
– Разумеется. И билеты закажу. Все кредитки при мне. Будем просто отдыхать и ничего не делать.
– А ты правда веришь, что всё было не зря?
– Разумеется, если так великолепно кончилось! А ты ещё сомневаешься?
– А как же сын? Ты же про сына упоминал. И твоя дочка?
– Не волнуйся, на твоём сыне всё отразится самым наилучшим образом. При всех стараниях ты не смогла бы дать ему больше. А дочь – она тоже взрослая. Выбрала идти по стопам своей матери. Для неё всё впереди, и в моей помощи они обе не нуждаются.
Самым лучезарным образом Кинг светился поддержкой.
– А как же роман? Кто-то ведь собирался дописать роман?
– Если окажется не дописан, – и его лукавая недосказанность снова меня порадовала.
Кто бы мог подумать, что жизнь поднесёт мне, наконец-то, так долго ожидаемый подарок!
– Наш общий роман… – я мечтательно млела…
– Общий, дорогая… именно – общий…
* * *
– Какой пустой аэропорт. А где люди?
– В самолёте будут, здесь всегда пусто.
– А мне однажды уже встречалось такое. Летела в Петербург с пересадкой в Хельсинки, вот там точно так же – на целом переходе между гейтами было совершенно пусто –
