— Бра… господин! — запыхавшийся Фарамир осекся, не позволив себе привычно-панибратского обращения. Глаза единственного сына безумного наместника лихорадочно блестели от естественного для любого адана испуга, радости победы и чего-то похожего на непонятную симпатию.
— Оставь это… — неприязненно поморщился Мелькор, оборачиваясь. Летающая тварь уже легла на брюхо, ожидая наездников. — Раньше было лучше. Чего тебе?
— Я хочу поблагодарить тебя бра… Мелькор. Гондор бы пал, если бы не…
— Хватит. — Мелькор взялся за повод, кивком приказав Саруману занять место рядом на спине крылатой твари. Прочитанное в мыслях гондорца абсурдное желание помочь ЕМУ (неслыханно) могло бы насмешить… в другое время. Тварь, тяжело хлопая крыльями, оторвалась от земли. — Хотя… не отдавай гондорский трон потомку Исилдура. Ему гораздо ближе и роднее эльфы, пусть убирается с ними в Валинор, пока цел. Отправь нашего папу отдыхать, он уже совсем плох. Приму это в качестве благодарности.
Иначе придется разрушить Минас Тирит… потом. Ненавижу эльфов, особенно некоторых, и их потомков. Ты лучший правитель, насколько это возможно для адана.
Последние слова не предназначались для Фарамира, но все равно. Если братец (он непонятно как привык к нелепому обращению) услышал все — так даже лучше.
Прорезанная свежими разломами каменистая равнина мелькала далеко внизу, как в дурном сне, полускрытая равномерно движущимися перепончатыми крыльями. В панике оставленный жителями городок должен был показаться уже совсем скоро, за ближайшим отрогом Эфель Дуата. Слабое биение сердца, все реже раздававшееся в ушах, больше не чувствовалось. Осознавать, почему, разум не желал, малодушно пытаясь отвлечься на что угодно другое. Пока не истекли последние мгновения полета, и ничего нельзя сделать и изменить.
— Что вы… они хотели от меня? Говори быстро…
Это очевидно и без насквозь лживого мастера играть словами, но должно помочь согреться живительным огнем ненависти и осушить застилающую зрение бесполезную жидкость смертных.
— Артанис… Галадриэль хочет разрушить этот мир. Чтобы ты разрушил, как сказано в пророчестве Мандоса. И Эру сотворил новый, свободный от Тьмы и дал новую жизнь всем не принадлежащим ей. — Саруман нервно облизал губы, лишь на миг заглянув в глаза единственного Властелина Тьмы. — Чтобы не ждать долгие тысячелетия, — чуть дрожащим голосом продолжил маг, — и оно может вообще не случиться, если ты… начнешь воспринимать Арду по-иному и уже не захочешь этого.
То, чего боялась Силмэриэль, она так и не смогла до конца поверить в него. Добрые маг и эльфийка помутили ее разум, накачав эликсирами и наговорив…
— Правды?
Вспыхнувшее от непонятно кем произнесенного дерзкого слова раздражение мгновенно потухло, как упавший в ледяную воду факел. Пусть говорят что угодно, это так мелко по сравнению с… Покрытые сетью трещин черные каменные стены, еще поддерживающие готовую провалиться вниз позолоченную вершину наконец показались за предгорьем. Убогая крепость из необтесанного серого камня, окружающая городок, не достигала и половины вышины все еще величественного храма Тьмы. Невыразимое словами томительно тревожное чувство вытеснило все остальные, от ожидающего в проклятом храме… слишком невыносимого хотелось трусливо бежать, не оборачиваясь и не останавливаясь до конца мира. Который случится как-нибудь без него, и хорошо бы поскорее.
Это плохое место, Силмэриэль. Здесь приносили кровавые жертвы, многие тысячелетия. Это храм твоего отца. Мелькора. Или Моргота.
Прежде смотревшие на него с доверчивой нежностью глаза неестественно расширились, наполняясь ужасом, и обморочно закатились. До боли яркое видение на миг вытеснило реальность, но поддержать ее, чтобы не дать упасть на песок, не получилось. Неосознанно протянутые руки ощутили лишь поднятый крыльями твари ветер и прикосновение холодной чешуйчатой шеи.
Это кольцо черное… как выпитая равнодушной землей невинная кровь. Оно проклято тем, что невозможно искупить — ненавистью, злом и загубленными жизнями.
Он хуже и страшнее Саурона, потому что хочет не властвовать над миром, и даже не осквернить его, а уничтожить, разрушить до основания. Не станет ни Мглистых гор, ни облаков, ни дубов с белками, ни Изенгарда. Ибо он не чувствует к творениям Эру ничего, кроме ненависти.
Нет, это не может, и не должно быть правдой. Она не хочет такой правды.
Думать, кому принадлежит обманчиво нежный голос, нашептывающий вонзающиеся в голову раскаленными металлическими прутьями слова не хотелось. Дарящая целительный жар ненависти тьма отхлынула и сжалась в комок глубоко внутри, бессильно отступив перед разъедающей горечью. Почему все так… как не могло и не должно было случиться.
— Это неправда… — еле слышно пробормотал он, ощутив лишь растерянность и почти невыносимо плотно сжавшую грудь тоску, — не все правда.
Он ни перед кем и никогда еще не оправдывался так глупо, жалко и бесполезно. И вообще не оправдывался. Непонятно кому и зачем предназначенные слова срывались с губ сами, едва достигая сознания.
Папа! Забери меня отсюда… в Изенгард.
Будьте вы прокляты… все.
Может, она и права, наверное, права. Пусть думает, что угодно, это неважно, он просто хочет, чтобы ее сердце снова билось. Или оно еще…
Крылатая тварь тяжело приземлилась, взрыв лапами плотно утоптанный песок у настежь распахнутых каменных ворот. Почти разрушившие храм подземные толчки прекратились, едва полыхающий пламенем во тьме глаз гнев растаял без следа, сменившись холодящей тоской. Он должен увидеть ее, в проклятом храме, остальное потом… все потом.
— Где моя дочь? Кольца больше нет, и ваш мир… останется таким, как Эру его создал. Что вам еще нужно? Отдайте ее мне, и…
Фигура эльфийской колдуньи в чуть перекосившемся дверном проеме расплылась перед глазами, как в тумане. Помешать ему войти в распахнутую настежь дверь она не могла, разумеется, но неизбежный момент хотелось на мгновение оттянуть, в последний раз. И может быть, все же услышать, что…
Убирайтесь… в проклятый Валинор, пока о вас не хочется даже думать.
— Им ничего не нужно… кроме того, что произошло, — не глядя в глаза, торопливо прошептал Саруман, и словно мысленно зажав самому себе рот, замолчал на полуслове. Он скажет ему это только в самом крайнем случае, чтобы не допустить предсказанной проклятым пророчеством последней битвы, Дагор Дагорат. — Галадриэль придумала пролить здесь ее кровь, — мстительно добавил он, уже не понижая голос, — чтобы в мире не осталось ничего милого твоему сердцу.
— Ты… — вновь слабо зашевелившаяся в груди ярость согрела лихорадочным теплом вспыхнувшего от резкого порыва ветра прогоревшего костра. Эльфийка побледнела, почти как упавшая со стены Минас Тирита смертная служанка, прижимая ладонь к горлу.
— Я не убивала твою дочь… она там, посмотри.
Не убивала. Значит, она жива, и сейчас… В глазах на миг потемнело от разлившейся внутри слабости, рука бессильно опустилась, более не удерживая заслуживающую смерти, но как-нибудь потом, эльфийку. Тошнотворный кисловато-металлический запах свежей крови въелся в черный мрамор воздвигнутого назло Эру храма навсегда. Аданы многие тысячелетия продолжали приносить кровавые жертвы Тьме, когда он и думать о них забыл, словно им…
— Нет! — Тьма почти без следа схлынула из заполнившихся человеческим испугом и болью глаз. Незнакомая прежде слабость перехватила дыхание, не давая вдохнуть, лишь покосившаяся колонна помешала бессильно упасть на колени.
Новорожденная девочка, плачущая от высасывающего жалкие капли жизни голода, слабо шевелилась на голом мраморе, протягивая невозможно маленькие бледные ручки в пустоту. Прежде чем он успел схватить ее, детское тельце вытянулось, удлиняясь на глазах. Длинные черные волосы рассыпались волнами вдоль плеч, нежное курносое лицо осветилось уже невозможной для него ласковой улыбкой.
Коснувшаяся покрытой милыми веснушками щеки ладонь не ощутила живого тепла и мягкости, окрасившись засыхающей кровью. Представшие в застилающем глаза спасительном тумане видения поблекли и рассыпались, сменяясь реальностью. Полуразрушенным от сдвинувшего мраморные плиты землетрясения темным храмом и залитым кровью алтарем, и… Они мучили ее, и убили, здесь… пока он защищал Минас Тирит.
