И положили на прорезанный глубокими трещинами алтарь, как очередную жертву, сложив на груди синевато-бледные руки. Пленительно несовершенные черты болезненно заострились, застыв в мертвенной неподвижности. Он боялся увидеть их чужими и напряженными, скованными ранящими сердце ненавистью и страхом… и несмотря ни на что хотел. Но только не такими, лишенными огня жизни. Артанис же сказала, что…
— Она сама захотела умереть. — Звонкий голос эльфийской Владычицы прорезал гулкую тишину, затихая под сводами. — Испугалась того, что ты есть. И во что превратишь этот мир…
Он был таким… и вновь станет, когда обманчивый морок временной человечности развеется. Она не хочет и не может увидеть это… лучше умереть.
— Не увидишь… конечно, не увидишь. Не бойся.
Еще недавно казавшиеся жестокими слова не ранили, достигшая предела боли душа потеряла чувствительность ко всему, более мелкому, чем забравшее ее равнодушное небытие. Зачем она так? Ей не место в мертвяще холодной вечной нежизни, Силмэриэль не должна быть и не будет там… никогда.
— Она ничего не увидит. Моя… Силмэриэль не должна была умереть, — потрясенно прошептал Саруман, глядя расширившимися глазами на засыхающую кровь. — Ты не дала ей эликсир. Мы же… — Маг испугано оглянулся, опасение за свою жизнь утонуло во все усиливающемся страхе увидеть предсказанный много эпох назад конец мира. — У меня не было другого выхода, — торопливо продолжил он. Лучше сказать правду сейчас, пока призванная разрушить Арду темная сила отступила, побежденная шоком и отчаянием. — Твоя дочь не умерла бы, мой эликсир вызывает лишь похожее на смерть оцепенение. Но даже ты не сумел бы понять, что она на самом деле жива. — С невольно проскользнувшим самодовольством произнеся последние слова, Саруман вновь осекся, ожидая упреков и обвинений. — Но я сказал бы тебе об этом.
Только в самом крайнем случае, чтобы избежать гибели мира.
В отличие от сумасшедшей (хотя с эльфами такого происходить и не должно) Галадриэль, бывший Белый маг этого категорически не желал. Но очень надеялся, что почти настоящая смерть Силмэриэль поможет избавиться от ее отца не только столь дорогой ценой… что именно увидела в своем Зеркале проклятая эльфийка, он, к сожалению, точно не знал. И совершенно не представлял, чего теперь будет — такого страха и растерянности, смешанных с досадой от крушения планов и горечью потери… так давно уже привычного существа Саруман не чувствовал еще никогда. Если бы кольцо не сгинуло в разгоревшемся прямо на ладони неукротимом темном пламени, а досталось ему! Все было так… мучительно близко.
Мелькор не отреагировал на опасное признание, словно не услышал — ни интереса, ни удивления, ни ожидаемой ярости не промелькнуло в не выражающих ничего доступного пониманию Сарумана глазах. Тёмный вала не отрываясь и не мигая смотрел на расплывшееся по камню кровавое пятно, странно отражающееся в чуть расширившихся зрачках. Выручавший во многих безнадежных ситуациях дар красноречия вдруг изменил, трусливо спрятавшись в самом дальнем и темном углу сознания. Или слов, способных что-то изменить, просто не существует? Сам Саруман нашел бы утешение в практически уже упавшем к ногам Средиземье, это стоит всего и всех, но…
— Не надо оставлять ее так… — пробормотал маг первым пришедшее на ум. Если похоронить… его так и не нашедшую свое место в мире приемную дочь в Изенгарде, тягостное и жестокое зрелище больше не будет навевать мыслей о разрушении. Особенно Изенгарда. Да он и сам уже не в силах на это смотреть.
— Нет, — казалось, не услышавший ни одного слова Мелькор обернулся, взглянув сквозь него, — она не будет…
— Как? — непозволительно дерзкая мысль, что разум покинул создателя Тьмы, оборвалась на полуслове. Саруман приглушенно вскрикнул и бросился к выходу, стараясь защититься поднятой рукой от падающих камней. Прорезанные сплошной сетью глубоких трещин стены вновь затряслись, осыпаясь мелкими обломками.
Лежать в земле. Увидишь, как. Пошел вон. — прозвучало в голове, ощутимо больно ударив в виски.
Не обращая внимания на хаотично разлетающиеся обломки, Мелькор подошел вплотную к алтарю и наконец опустился на колени, глядя сквозь еще не провалившийся купол куда-то ввысь, в скрытую за фальшивым золотым блеском синеву харадского неба. Повинующиеся пока властной над ними воле камни не падали рядом, отскакивая от невидимого барьера.
Пошел вон!
Безотчетный порыв бежать, куда глаза глядят, подальше от содрогающейся под ногами земли и… лучше не знать и не видеть, чего, захлестнул с головой, сметая остатки хладнокровия и чуть было не возобладал над всеми доводами разума. Лишь налетев на ограду, Саруман остановился, с трудом переводя дыхание, перед глазами все двоилось и прыгало в сумасшедшей пляске. Непонятное и нелогичное предчувствие чего-то сладко недосягаемого и долгожданного поднялось в душе, смешавшись со страхом и смятением.
Летающая тварь, с поразительным смирением ожидающая возвращения хозяина на том самом месте, где он ее оставил, забила крыльями, издав тревожно-испуганный крик. Саруман вздрогнул и, сдержав раздражение, попытался дотянуться до разума недодракона… сможет ли и захочет ли удивительное создание унести его отсюда, если… Маг нервно облизал губы, оглядываясь. Если проклятый храм обрушится, похоронив под обломками своего создателя. Такое не сможет пережить даже он, наверное, и тогда…
— Тебе уже не нужно будет кольцо? — вкрадчиво спокойный голос звучал как ни в чем не бывало, словно ничего страшного не произошло, или кошмар наяву развеялся, обернувшись дурным сном.
— Прости, я просто… — Саруман осекся и замер, забыв про глупые оправдания, глаза бывшего исстари неестественно округлились. — Как ты…
На миг захлестнувший липкий страх поплатиться за неосторожную мысль (надо было лучше закрывать сознание) сменился гораздо более сильным ужасом, что Мелькор потерял рассудок из-за смерти дочери — говорить с ней, как с живой и нести на руках, словно стараясь не потревожить сон, можно лишь утратив связь с реальностью. Или если она правда снова жива, хотя это и невозможно. Саруман судорожно выдохнул — что Мелькор при всем его могуществе способен оживить умершую, или что Эру сделает падшему валар столь великую милость, было совершенно невозможно. Мыслей Силмэриэль, даже слабых отголосков, он не чувствовал. Но окрасившееся легким румянцем лицо девушки уже не было отмечено необратимой печатью смерти, и сердце слабо и нечетко билось, ударяя по ушам сильнее тревожного колокола.
— Эру вернул ее к жизни… и дитя. Вернет.
Мелькор осторожно положил Силмэриэль на землю, очнувшийся от оцепенения Саруман торопливо присел рядом, с бесконечным удивлением глядя на чуть заметно приподнимающуюся под безнадежно испачканным пятнами крови корсажем грудь.
— Как? Он сделал это для тебя? Но…
Такое действительно бывало, но ты последний, для кого Создатель явил бы величайшую милость.
Опять он чуть было не сказал опасную глупость, то есть правду — происходящее все больше казалось причудливым бредовым сном, что порой мучили его после полностью опустошавших разум долгих дней в лаборатории.
— Это не величайшая милость, — равнодушно ответил Мелькор, неприязненно скривив губы, — он получит свою плату. — Отойди… пока.
Проглотив застывший на губах вопрос — все само станет ясно, уже почти сейчас — Саруман отдернул руки и торопливо встал. Коснуться ожившей воспитанницы он еще успеет, и скоро. Сердце на миг замерло, задрожав от тайного предвкушения… чего-то гораздо большего и сокровенного, чем женские ласки. Также презрительно усмехнувшись, Мелькор опустился на одно колено и с шокировавшей Сарумана нежностью коснулся лица Силмэриэль, медленно проведя кончиком пальца по щеке и все еще плотно сомкнутым векам.
— Она унесет вас отсюда… поторопись. — Летающая тварь взвыла со странными грустными нотами, словно не желая расставаться с хозяином. Мелькор наклонился еще ниже, еле ощутимо коснувшись приоткрытых губ дочери, и, не удостоив Сарумана взглядом, пошел назад, к зияющему, как провал, опасно покосившемуся входу в храм.
