находя очертания крыльев татуировки. Ответные мурашки заводят, подпаливают нервные окончания. Быть в его руках невозможно правильно, ощущать, как Кейд снова и снова атакует её рот — идеально. Вместо льда последних дней — до дрожи необходимый жар вокруг, и она его впитывала каждой клеточкой с жадностью вампира. Качнув бёдрами, чувствует, как одна рука на талии сжалась в кулак, собирая ткань свитера. Торжество. Фанфары в ушах. Импульс в кровь, тугой и горячий, от которого ещё сильней сбивается дыхание.
Его навязчивые сны и фантазии узлами связывались внизу живота: это происходит, реально, невозможная девчонка у него на коленях, словно специально — да блять, ясно же, что специально! — скользя бёдрами, вжимаясь в него через плотные джинсы. Её пальцы как раскалённые, когда левая рука совсем невзначай подбирается к краю его футболки. Кейд мягко, предупреждающе укусил её нижнюю губу, боясь только, что она может зайти слишком далеко в своих попытках забыться. Но предупреждение воспринято игрой, и девичьи непослушные пальцы ловко пробираются под футболку, порхающим движением вдоль рельефа мышц. Дрожь, тяжесть внизу живота. Чёрт, она и правда, не собирается останавливаться. Ведьма. Что-то точно не меняется.
— Сью, — хрипло позвал он, заставив себя оторваться от её распухших солоноватых губ. Но она только прильнула к его шее, дразняще прикусив кожу, едва не вызвав у него стон поражения. Словно попал в эпицентр взрыва, который спалит его к хуям. — Сью!
— Ну же, Кей, — жарко зашептала она ему на ухо, дурея от его мятно-табачного запаха и возбуждения, бешено бьющего даже в кончиках пальцев. — Ты мне так нужен…
Чистая правда, потому что только сейчас ей не больно: когда нет других мыслей и желаний, когда всё дерьмо в голове вышвырнуто вон и сожжено их дыханиями.
— Не надо, — окончательно решившись, он остановил её руку на своей груди. Она чуть отодвинулась, ловя его взгляд — в её глазах было непонимание и обида. — Ты пожалеешь об этом уже завтра.
— Боже, ты же не думаешь, что я девочка-овечка, а ты портишь невинную розочку?
— Даже в мыслях не было, — он криво усмехнулся, уловив в её тоне знакомые нотки готовности к войне. Но лучше она будет зла на него, чем на себя. — Ты сейчас немного… не в себе. Не можешь соображать трезво. Я не хочу, чтобы утром ты даже смотреть на меня боялась, — он слишком хорошо помнил, что такое пьяный секс: а сейчас Сью не далека от состояния «в говно», пусть для этого не понадобился алкоголь. Воспользоваться этим — возненавидеть себя ещё больше. Не говоря о том, что как только она узнает, какую роль он сыграл в произошедшей трагедии, то пошлёт его нахуй.
А ещё было какое-то подсознательное понимание: если допустит это, то не как торопливый трах в машине. Будет упиваться моментом. Будет вышибать из неё стоны и уж точно не даст так нагло и безнаказанно восседать у него на коленях. Извиняющимся жестом невесомо погладил кончиками пальцев по её щеке, стараясь не задеть красной полоски.
Сьюзен молча скатилась обратно на пассажирское сиденье. Голова как в тумане. Что это сейчас было? Её вежливо послали? Или пожалели? Может, его отталкивает неприятный шрам? Нет, он совершенно точно хотел её — она чувствовала это вполне отчётливо. Раздражённо наклонившись за ботинками, прошипела:
— Охуеть. Ты как будто… Не знаю, теперь я начинаю думать, что розочка у нас ты. А я хренов маньяк.
Он издал тихий смешок: вот такая, злящаяся Сьюзен, уже в сто раз лучше Сьюзен-я-дохлая-рыба или Сьюзен-рыдаю-у-тебя-на-плече. Кей потянулся вперёд и осторожным, ласковым жестом заправил ей за ухо прядку волос. Она не отстранилась, только спросила одними глазами: «почему?».
— Потому что я предпочитаю быть сверху, а тут совсем не развернуться, — отшутился он, вгоняя её в краску. Нет, она может и не невинная овечка, но уж точно не опытная соблазнительница. Иначе вряд ли бы такие шуточки её могли смутить. — Спокойной ночи, Сью. И пожалуйста, включи уже телефон.
— Да уж куда спокойней, — она закатила глаза, но злости на него больше не было. — А может, придёшь через лоджию ещё раз?
— Чтобы твой отец отстрелил мне яйца? Спасибо, но обойдусь. Позвоню утром, — он тепло улыбнулся ей напоследок и наконец-то заставил себя выйти из машины. Не умел Кей прощаться. Всегда как-то скомкано. Скорее всего, потому что всей душой хотел остаться. Хотел, чтобы она спала в его руках — для надёжности. Для тепла. Для всё ещё отголоском ощущаемого на языке вкуса её губ.
Самое страшное — спать. Как только на город опускалась ночь, все страхи словно выползали из своих углов, тянули к ней свои корявые щупальца и душили горло. И Сьюзен не спала. Забывалась, проваливаясь в темноту, но тут же вскакивала с постели в ледяном поту. После такого «отдыха» тело оставалось разбитым, и утром лицо радовало только ещё глубже провалившимися в синяки глазами, болезненной бледностью и треснувшими губами. Ей было лень маскировать это косметикой — к чему, если вся красота всё равно уничтожена безобразным красным рубцом? Да, шрам со временем станет бледней, но никак не меньше.
Но сейчас на это глубоко плевать, и даже смешно, что такие проблемы могли стать причиной истерик совсем недавно.
Настоящая проблема — выйти из дома, не попавшись на глаза отцу. Проблема — зайти на кухню за чашкой кофе и умудриться налить его себе так, чтобы взгляд не зацепился ни за мамин любимый чайный сервиз, ни за давно ставшие сухим веником хризантемы в вазе на подоконнике, которые мама ставила сюда сама каждый вторник. Проблема собрать в пакет пустые бутылки и остатки лимона, ни разу не брякнув стеклом, двигаясь максимально тихо. Но с дивана в гостиной всё равно послышался скрип, и Сью с досадой поморщилась: не вышло. В оставшиеся несколько минут с проворностью атлета забралась на стул, достала из верхнего шкафчика ополовиненные бутылки скотча и не глядя сунула вместе с пустыми в пакет. Всё, что она может сделать. Но в кабинете всё равно запасов ещё куча. И если поначалу дальше него запах спирта не уплывал, то теперь им словно пропитан весь дом.
— Доброе утро, — еле разборчивое бормотание, заставляющее её вздрогнуть.
Отец выкатился из гостиной ровно в тот момент, когда Сьюзен слезла со стула и спрятала за спину брякающий пакет. От него разило, как от бочки прокисшего вина, а вид был немногим лучше, чем у неё самой. Но она хотя бы находила в себе силы на душ и чистую одежду, пусть
