— Я хочу пообедать, — сказала она. — А потом давай съездим в эту клинику. Я должна сама убедиться, поговорить с врачами.
Владлен ободряюще улыбнулся:
— Тут рядом заведение отличное. Чорпа, люля-кебаб. Я приглашаю.
Марьяна кивнула:
— И ты мне расскажешь, что здесь произошло, во всех подробностях.
Пьяный Марков увязался за ними, но Василевский убедил его сесть в такси и ехать в гостиницу. В ресторанном туалете, припудривая лицо у зеркала, Марьяна думала: «Тело нужно перевезти в Петербург. Отпеть в Спасо-Преображенском соборе».
В своем воображении она уже рисовала ряды черных машин у церкви, траурную процессию, венки. Глаза в зеркале блестели, ей было немного стыдно своих мыслей, но удержаться было трудно. Она представила, как стоит среди цветов и свечей у богатого лакированного гроба — в строгом платье черного крепа, в туфлях от Шанель, с вуалью на лице. Как принимает соболезнования, пожимая руки. Рядом с ней Максим, и Василевский, и, может быть, Левон, о расставании с которым она уже сожалела. Это было справедливо — остаться безутешной вдовой, а не брошенной женой. Дать другим пример терпения и всепрощения.
И, конечно, на похоронах не будет и духа этой распутной дряни. Марьяна этого не допустит. Пусть ищет новую постель и кошелек. Пускай отправляется плясать в гей-клуб.
Мы подобны теперь Гомеровым воинам, рассеянным по лицу земному. Каждого из нас гонит какой-нибудь мстительный бог.
Константин БатюшковОтца готовили к повторной операции, состояние врачи называли стабильно тяжелым. Вечером Максим собирался вылететь в Стамбул, но днем Кристину увезли на «скорой» в отделение Центральной клинической больницы.
— Сколько у меня времени? — спросил он девушку-диспетчера, звонившую из клиники.
— Доктор сказал, что успеете, — ответила та бодрым, улыбающимся голоском.
Кристина сама не захотела рожать за границей, хотя эта возможность не раз обсуждалась на семейном совете. Но Максим не мог надолго бросить работу, а он хотел присутствовать при родах. Он знал, что, если не почувствует себя хотя бы пассивным участником таинства, этот ребенок станет для него досадной помехой, комком орущей биоплазмы, какими представлялись все чужие младенцы.
Отец как-то признался, что почувствовал человеческий интерес к нему, Максиму, в три или четыре года, когда у них стал получаться осмысленный диалог. Но Максим почему-то был уверен, что, если не полюбит девочку сразу, не сможет полюбить уже никогда. А нелюбовь к ребенку аннигилирует смысл его семейной жизни, пока еще намеченный пунктиром.
Максим читал и слышал от врачей, что рождение ребенка — тяжелый физиологический процесс, но женщины несколько тысячелетий справлялись с этим самостоятельно, а современные медицинские технологии позволяли облегчить нагрузку. Все же он готовился поддерживать Кристину в случае необходимости. Она боялась боли, особенно долгих мучений, о которых рассказывали старшие подруги.
В приемной родового отделения пахло лекарствами и отглаженной одеждой, этот запах беспокоил, словно здесь накопилась тревога многих людей. Максима попросили надеть стерильный хирургический костюм: брюки, халат, шапочку и белые туфли без задников. В зеркале он выглядел как актер, наряженный для съемок в немецком порно-фильме. Его позвали. Он удивился, увидев Кристину, — та шла по коридору в сопровождении санитарки. На ней был халат поверх сорочки. Без косметики, со стянутыми в узел волосами, она казалась худенькой, некрасивой пятнадцатилетней девочкой.
— Мне нужно двигаться, — пояснила она, испуганно улыбаясь. — Ребеночек пока не хочет выходить.
Максим увидел на ее руке большой синяк, след от укола. Ему захотелось обнять ее, прижать к себе, но по коридору торопливо шла крупная женщина-врач в белом халате. Она строго посмотрела на Максима:
— Вы кто? Отец? Ждите здесь.
По ее лицу Максим понял — что-то идет не так.
Он вернулся в комнату, где оставил свою одежду. Сел на кушетку. В соседнем кабинете, словно в пыточной, лязгали железом о железо. Словно в подтверждение его догадки из-за стены послышался полный страдания крик. Он вскочил и несколько секунд стоял, не зная, что делать, — броситься на помощь жене, вызвать администратора, главного врача? Усилием воли он заставил себя успокоиться, снова сел.
Крик больше не повторялся, и он подумал с надеждой, что все уже кончилось. Он ждал, что сейчас ему вынесут младенца, завернутого в пеленки, но вышел врач в белоснежном халате поверх такой же, как у него, зеленой хирургической пижамы. Следом появилась та же крупная тетка с плохо прокрашенными волосами. Максим отметил озабоченность их лиц.
— Вы муж? Очень хорошо, — сказал врач. — У вашей жены отсутствие родовой деятельности. Шейка матки спазмирована, раскрытие не происходит. Вы знаете, что у плода подозревают патологию развития сердца?
— Нет, — сказал Максим.
Врач смотрел на него пару секунд:
— Ваш семейный доктор не рассказывал вам об этих рисках? Распространенная патология, ее дает резус-конфликт. У вас положительный резус-фактор, а у вашей жены отрицательный.
Максим не стал объяснять, что не видел смысла обсуждать с врачами беременность жены, а все недомогания считал обычными для ее состояния. Но то, что Кристина скрывала от него возможные опасности, сейчас казалось ему страшной глупостью с ее стороны.
— То есть мой ребенок — инвалид? — уточнил он сразу.
Тетка в белом халате достала сигарету, открыла окно, закурила.
— Мы объясняли вашей жене. Есть подозрение, что у ребенка отсутствует перегородка между желудочками сердца. Вы понимаете меня? Это значит, плод нежизнеспособен вне утробы.
— Я не понимаю. Вы говорите, ребенок может родиться инвалидом? И что? Я должен принять какое-то решение? Или он уже умер?
— Сердечные тоны прослушиваются, — проговорил врач.
— Вам вместе с женой нужно решать, — сказала тетка, выпуская струю дыма. — Рожать ребенка через кесарево сечение или ждать, пока у вашей жены упадет давление, а потом освободить ее от плода.
Максим с трудом понимал, чего от него хотят. Он видел, что и врач, и акушерка пытаются переложить на него свою ответственность. Наверняка потребуется подписать какие-то бумаги. А после? Он вспомнил страшный крик Кристины. Может, дело серьезнее, чем он предполагает? «Глупости, миллионы женщин рожают без всяких врачей и больниц», — вскинулся он про себя. Но в душе разрасталось недоброе предчувствие. На секунду он представил, что с ним произойдет, если умрет отец, погибнет их ребенок и они останутся вдвоем с Кристиной. Жизнь его будет ползти, как собака с искалеченными лапами, с перебитыми суставами и хребтом.
