Финей изменился, когда пять лет назад в его жизни появился Фрэнки. До той поры они с Элис были в равной степени обособленными существами. Два добровольных обитателя задворок маленького орионского общества. Элис обучала местных детей, награждая пером за каждый правильный ответ. Она подглядывала из окна, как Сейси на Хэллоуин раздает конфеты, иногда кивая родителям, зорко наблюдавшим за своими чадами с тротуара. Она бродила по кварталу на рассвете или сразу после наступления темноты, предпочитая ограничивать вмешательство взрослых людей серыми часами дня, быть живым призраком, которого те признавали, но с которым обменивались лишь парой вежливых фраз из уважения к ее сестре. А Финей был… Финеем. Говорил прямо, но о себе предпочитал молчать, в обществе и заботе не нуждался, но был защитником городской ребятни. Его не за что было недолюбливать, и люди оставили его в покое, чего он, безусловно, и желал. Но с появлением Фрэнки он де-факто превратился в отца. Он сердился и бахвалился, смеялся и распекал, учил и учился, – всего помаленьку. Он вступил в родительский комитет, учил детей играть в американский футбол и закатывал в честь дня рождения Фрэнки такие вечеринки, что мальчику завидовали все друзья: с водяными бомбами, серпантином и десертами «сделай сам» из мороженого, фруктов, сливок и других вкусностей. В какой-то степени он отвернулся от Элис, но она была за него рада. Теперь его заботой стал Фрэнки, и она могла не волноваться, что он из благородства возомнит себя ответственным за нее.
– Ты просто так о сестре спрашивала, или есть конкретные причины?
– Пытаюсь понять, ненавидела ли я Натали.
Финей нарисовал еще один крестик в верхней средней клетке, потом отложил карандаш и накрыл ладонями руки Элис.
– Думаю, что да.
– Я надеялась, что после ее смерти смогу заменить это чем-то другим. Может быть, жалостью к ней. Но у меня не получается.
– Не торопись. Пусть пройдет время. Возможно, ты еще сама себя удивишь.
Фрэнки уснул на диване. Во все стороны торчали его длинные ноги и руки, из-под задравшейся рубашки выглядывал животик, лицо было расслабленным от сладкой дремы. Финей разложил бумаги на аккуратные стопки. Они с Элис сошлись во мнении, что оттягивать подсчеты ее обязательств – так их называл Финей – ни к чему.
– Звучит лучше, чем долги.
– Так и было задумано.
Элис взялась за самые высокие стопки. Та, что грозила вот-вот рухнуть, состояла из «разъяснений выплат»[35], в остальных скопились счета врачебных кабинетов и страховых компаний.
– А здесь что? – спросила Элис, заглядывая в большую картонную коробку, покрытую слоем пыли.
– Не знаю. Сейси принесла ее из комнаты твоей сестры. Сказала, что нашла ее в шкафу, – Финей умолк, и Элис поняла, что он подбирает слова. – Прошло всего пару недель, и, возможно, еще слишком рано, но в какой-то момент это придется решить. Теперь ее комнаты свободны, и они могут тебе понадобиться.
Элис улыбнулась ему:
– Зачем они мне? Думаешь, со второго этажа открывается лучший вид?
Финей прочистил горло.
– В них можно пустить жильца.
Он поднял на нее глаза, как будто ждал, что она возразит. Элис стало не по себе при мысли, что в доме – в ее доме – появится чужак, но, понимая, что ее возможности ограничены, она продолжила шутливым тоном:
– Так вы с Сейси теперь сговорились против меня?
– Я мог бы провести тебя наверх, если ты хочешь заняться этим сама. Но Сейси подумала, что будет легче, если она начнет спускать вещи вниз. Тише едешь, дальше будешь. Она взялась убирать в спальне Натали, чтобы ты посмотрела, что оставить, что продать.
– А что сжечь?
– Ты держишься лучше, чем я ожидал.
– А что мне остается, кроме как быть практичной?
Если бы она могла выбирать, согласилась бы она на жизнь без Натали? Сказать Финею, что они никогда не были близки, означало бы перечеркнуть все детство, когда они с сестрой по очереди лизали «зеленые марки» «Сперри энд Хатчинсон»[36] и наклеивали их в альбом; когда Натали заплетала их длинные волосы в одну общую косу и говорила: «Теперь мы везде будем ходить вместе». Все те моменты, когда сестра локтями расталкивала ее обидчиков с дороги, и ее лицо горело едва сдерживаемой яростью; когда она брала на себя вину за ее мелкие проступки – украденную жвачку, разбитую вазу, плевок на школьном дворе, – бодаясь с отцом на равных, встречая его скупые наказания волевым равнодушием. Почему все изменилось? Что она сделала?
В какой-то момент юности между ними, под самой поверхностью, возникла магнитная сила. Разнонаправленные эмоции гнева и любви, преданности и зависти засновали взад-вперед. Натали лучше всех знала, как ее побольнее уколоть. Элис думала, что всему виной ее артрит, громыхающий кандалами излишнего внимания и денег: внимания, которого болезнь требовала от их родителей, когда те еще были живы; денег, которые привязали к ней Натали после их смерти. Жизнь, которую вела Натали, ее манера привлекать к себе людей только для того, чтобы потом с расчетливой жестокостью их оттолкнуть, разрушила все связи, которые когда-то были между ними. Повзрослев, они сосуществовали как чужаки без общего языка, прибитые к одному острову на обломках двух разных кораблей. Но теперь, когда Натали не стало, Элис ощущала не только пустоту, но и незавершенность: как в случаях с фантомными болями в ампутированной конечности, ее мучило нечто, чего больше не было. Фрэнки был отчасти прав, когда говорил о привидениях. Старшая сестра, та, что была защитницей и покровительницей Элис, по-прежнему блуждала в ее памяти и не желала ослабить хватку, в которой держала ее сердце.
Финей сгорбился над своим блокнотом, передвигая обязательства с одного края стола на другой, а Элис взялась за коробки из комнаты Натали. Она была потрясена, когда на первой же бумажке увидела знакомый размашистый почерк сестры. Это был какой-то документ от компании по управлению собственностью «Стил энд Грин».
– Как думаешь, что это?
Она подняла бумагу к свету, и Финей стал читать документ, беззвучно шевеля губами. Потом он нахмурился и перечитал его снова.
– Элис, разве ты не говорила, что вы с Натали продали дом в Коннектикуте?
Элис без предупреждения занесло на тридцать пять лет назад, да с такой скоростью, что у нее перехватило дух. Она услышала, как градины разбиваются о крышу, и почувствовала озоновый запах, который оставляли по себе удары молний. Ветер завыл, как зверь, завизжал и застонал, заскребся в двери. Она почувствовала пронизывающую боль внизу спины, от которой ее чуть не согнуло пополам.
