— Может быть, это плохо, что мы так ненавидим ее? — заговорила Инга неуверенно. — Признаться, я не ожидала, что она может мне простить… Я ведь ее и вправду оскорбила.
— И вы поверили? — Георгий даже замер на ступеньках, обернув к Инге возмущенное лицо. — Она же лжет! Это сплошное лицемерие!
— Неужто вправду так?..
Они спустились по лестнице мимо вахтера и вышли на улицу вечернего города.
— В ней есть что-то мистическое, — сказала Инга, — ведь не успела я назвать ее имя, как она тут же появилась.
— Сатана потому что, — отрубил Георгий. — Как полагаете, зачем она пришла к Максимычу?
— Может, он вызвал ее?
— Ничего подобного! Мы собирались с ним зайти кое-куда после работы. Она явилась, чтобы подставить вас! Напеть ему еще раз в уши, какие у вас криминальные наклонности.
Увы! Паредин был совершенно прав.
— Вы простите меня, — в это самое время говорила Мира Степановна в кабинете у следователя, — я понимаю, что задерживаю вас, но я буквально на несколько слов. Я была очень больна — что-то с нервами. Так повлияло на меня убийство Пуниной… — Она вынула кружевной платочек и приложила его к глазам. — Они ведь для меня как дети. А Пунину с Тучковой я любила… Они великие актрисы. Были… великими актрисами. Да, так вот… Я пришла узнать, как движется расследование. Удалось выйти на какой-нибудь след?
— На какой-нибудь удалось, — спокойно ответил Иван Максимович.
— Да? И что же? И кто же?..
— Хотите спросить — кто убийца? Этого мы, увы, пока не знаем. Но мы найдем его, не сомневайтесь.
— Да, да, конечно, — закивала головой Мира Степановна. — Она прерывисто вздохнула, словно после длительных рыданий. — Если обнаружится, что это кто-то из актеров… Нет, нет, я не хочу даже и думать так. Этого я не переживу. Даже если в убийстве окажется замешана эта чересчур импульсивная девочка — для меня это будет ударом, хотя она у нас в театре, как говорится, без году неделя. И все равно. Не дай Господь.
— А почему вы думаете, что она может быть замешана? — поинтересовался Кривец.
— Что вы, что вы, Иван Максимович, я запрещаю себе думать так! — горячо запротестовала Завьялова. — А почему с ней вместе этот… журналист? Они… знакомы? Дружат?.. Словом, между ними какие-то отношения существуют? Вы не подумайте, мне это все равно. Но после первого убийства кое-кто в коллективе решил, что у молоденькой актрисы был сообщник. Дескать, она обиделась, что роль Анны Карениной дали Тучковой, а не ей, позвонила сообщнику, ну и… Он ведь не может быть сообщником, не правда ли?
Иван Максимович молчал.
— Он очень странный человек, — после короткой паузы продолжала Завьялова, — мрачный какой-то, нелюдимый…
Кривец и на этот раз ничего не сказал.
— Что у них может быть общего? — в раздумье проговорила Мира Степановна. — Хотя… она, конечно, тоже очень странная. Понимаете, я обещала ей роль Анны Карениной. Но она очень молода, а роль требует безукоризненного мастерства. Это во-первых. Во-вторых, налет столичного снобизма, этот богемный дух… Он в ней присутствует. Она высокомерна. Она… Как бы это точнее сказать… Чересчур современна. Это для классики просто погибель. Сколько мы видели уже расхлябанных Раневских в постановках «Вишневого сада» или Заречных с прокуренными голосами… Эта девушка, правда, не курит… Но может, пьет? Словом, она не женственная. Она лишена той милой нежности, что требуется непременно в ролях героинь классических пьес. И я решила начать репетировать с другой актрисой, чтобы Дроздова посмотрела, поучилась, прочувствовала атмосферу спектакля, и уж потом я бы ввела ее, и она с полным правом играла бы в моем спектакле. Театр Завьяловой — это театр русской классики, который, я уверяю вас, известен в России.
Я как-никак народная артистка, лауреат Госпремии, у меня есть другие награды… Не буду все перечислять. Я, наконец, почетный гражданин Зарубинска. И не могу позволить, чтобы какая-то девчонка вела себя со мной подобным образом. Я вас прошу, Иван Максимович, вы присмотритесь все же к ней внимательнее. Что-то в ее поведении настораживает меня. Она психически нормальна, как вы думаете?
Иван Максимович неопределенно хмыкнул.
— Я в прошлый раз вам говорила, что она ведь могла воспользоваться услугами подельника, не так ли? То, что во время первого убийства она находилась в моем кабинете, ничего еще не означает. А во второй раз, как доложили мне актеры, она вообще пришла со стороны другой, пожарной, лестницы. Она сказала — из своей гримерной. Но это только ее слова. Вполне возможно, что она столкнула Пунину, находившуюся рядом с главной лестницей, потом пробежала по коридору, спустилась по пожарной на второй этаж — и якобы вышла из своей гримерной, которая как раз и находится неподалеку от той лестницы. Вы понимаете?
Мира Степановна впилась в следователя взглядом.
— Понимаю, — кивнул он. — А как ей удалось заманить Пунину на пятый этаж?
— Н-ну… Не знаю… Мало ли что можно придумать… Она могла ей написать записку!
— Записку?!
— Да! — Лицо Миры Степановны озарилось подлинным вдохновением. — Мне эта мысль сейчас пришла на ум! Она могла подделать чей-то почерк, понимаете? Человека, которому Пунина всецело доверяла.
— М-да… — протянул следователь. — А сил-то у нее хватило бы, чтобы столкнуть такую… полную… большую по сравнению с ней самой женщину?
— О-о, даже и несомневайтесь!
— Там перила довольно высокие. Не у каждого мужчины хватило бы сил перекинуть через них тучную женщину. Кроме того, она, конечно же, сопротивлялась. И рот ей, судя по всему, зажали — Павиванова слышала какую-то возню перед падением и что-то вроде мычания.
— Ей показалось. Это же было сказано постфактум. Мало ли что может вспомниться задним числом? Да еще В состоянии шока. Вот и почудились возня, мычание и прочая ерунда. Убеждена: Дроздова застала Пунину врасплох, с разбега бросилась — и одолела.
Если бы Инга знала, что ей приписывают и в каких смертных грехах обвиняют перед следователем! Другой на его месте тотчас бы выписал санкцию на арест Дроздовой. Но на Ивана Максимовича пылкая обвинительная речь Миры Степановны впечатления не произвела. Когда она закончила, он едва заметно зевнул и посмотрел на часы.
— Какой ужасный человек, — рассказывала мужу за вечерним чаем Мира Степановна, — он, кажется, вообще меня не слушал. Чуть не спал! Скажи на милость, ну зачем такие идут в следователи?
Чулков разрезал торт и подал самый большой кусок супруге.
— Зачем ты кормишь меня тортом? — возмутилась она. — Мне же нельзя, я диабетик. Хочешь загнать меня в могилу?
— Упаси Бог! — дурашливым тоном воскликнул Захар Ильич. — Что это в голову тебе приходит? Хотел побаловать тебя. Ты в последнее время в таком напряжении… А сладкое приносит радость, помогает организму вырабатывать эндорфины.
— Что-что?!
— Эндорфины. Гормоны счастья.
— Ты выпил, что ли?
Завьялова с подозрением принюхалась. Но Чулков заедал всегда спиртное какой-то гадостью. Гадостью от него и пахло. Кажется, кардамоном. А может, ядом гремучей змеи. Нахален стал сверх всякой меры. Ядовит и язвителен.
— Голубушка, да я всего пять с половиной капель употребил. Как же иначе? Артисток убивают что ни день. Как тут выдержать? Надо ж расслабиться.
— Нарасслабляешься, пожалуй. Еще к следователю сходи в таком виде. То-то наговоришь ему…
— Не сомневайтесь, Мира Степановна, в моих мыслительных способностях. Лучше скажите мне — когда вы собственному мужу выхлопочете звание народного артиста?
— Скоро, скоро, — набив рот тортом, невнятно ответила его супруга.
— Что-то у вас вот это «скоро» больно долго длится. Сколько уж лет все слышу: «скоро» да «скоро». А воз и ныне там.
— Я тебе звание заслуженного дала? Дала.
— Когда?! Лет двадцать тому назад?
— Пятнадцать.
— Ну да, конечно, где уж нам. Пуниной народную дали, Тучковой тоже вот-вот должны были преподнести на» блюдечке с золотой каемочкой. И только родному мужу — фиг с маслом. Нехорошо, Мира Степановна, нехорошо…
