что ты был в плену у чурок в Афганистане!! Кто знает, что они с тобой там сделали?!
– Некоторые люди, – вкрадчиво говорит Борис, и меня начинает потряхивать, – не знают, когда нужно остановиться. И не понимают, что любые сказанные слова и поступки могут иметь последствия.
Очевидно только на меня влияет тон Бориса, потому что отец хлопает ладонью по столу и уже орет. Орет как в тот вечер. А значит действительно зол.
– Хватит лечить мне эту психологическую хуйню! Никогда! Никогда моя дочь не ляжет под тебя! Я скорее сдохну, чем это допущу!
Меня колотит, я хочу войти. Господи, зачем он это сказал!?
Я решительно тяну руку к двери, но запястье хватает Иван и дергает. Встает передо мной, перегораживая дорогу, руками плечи хватает.
– Отойди, Иван, – не шепот, почти шипение.
– Не лезь в то, что тебя не касается.
– Ты больной?! Они решают мою судьбу!
Глава 72.
– Так реши ее сама, но не лезь туда! – шипит мне одними губами Иван, до боли стискивая плечи. И я в замедленной съемке наблюдаю, как за его спиной Борис передвигает ниоткуда взявшийся пистолет. По столу. К отцу.
А с двух сторон сторожевые псы.
– Тогда убей себя прямо сейчас. Или меня, если кишка не тонка, – говорит Борис. Я прикрываю глаза, не веря, что слышу все это, что мечты и иллюзии рассыпаются на мелкие осколки. Прямо сейчас. Он готов убить отца. Он возможно убил Улю.
– Зачем?
– Потому что я скорее сдохну, чем дам ей уйти.
– Зачем она тебе? – спрашивает отец так тихо, что я еле различаю его голос за собственным дыханием и ударами сердца. А гул в голове все громче. Он почти как сирена, что оповещает об опасности.
– Она, как комбинат, который я когда-то выбрал, для того, чтобы стать здесь главным. Контроль, вложения и на выходе получается идеальный бизнес-проект.
– Ты больной урод!
– Только не говори, что ждал уверений в любви.
И я не ждала. Чего угодно, только не этого.
И как в замедленной съемке смотрела, как отец поднимает пистолет, но знаю, что он просто не успеет выстрелить.
А Борису припишут самооборону.
А мне он сказал бы, что просто защищался.
Красивый план по устранению еще одного соперника, если бы не одно но. Я здесь. Иван дал мне сюда пройти. Значит хотел, чтобы я все это увидела. Узнала правду.
А какую правду скрывает Иван?
– Он убьет его? – выдаю я тихо, поворачивая лицо к Ивану.
– Да…
Вот и ответ на все мои вопросы. Вот и пора мне снимать очки, что делали мир прекрасным.
И разве я могу допустить смерть отца?
Чувствую, как сбивается ритм сердца Ивана, когда я прижимаюсь к нему всем телом. Дыхание становится глубже, а в глазах, несмотря на полумрак, огонь.
– А вы хотите меня защитить? Рассчитываете сами меня поиметь?
– Нина…
– Отвечайте… – и побыстрее, времени почти не осталось!
Он поджимает губы и, не выдержав силы моего взгляда и руки, коснувшейся его твердого живота в рубашке, отворачивается. А я поднимаюсь на цыпочки и добавляю его волнению искры.
Целую прямо в губы. Чувствую, как руки на плечах становятся почти нежными. А мои пальцы таки смогли коснуться холодного металла.
Это я вчера замешкалась, сегодня причин для волнения нет.
Потому что я скорее сдохну, чем стану бизнес-проектом. Чем дам убить моего отца!
Щелчок затвора и Иван широко раскрывает глаза. Но я уже кусаю его губу и, замешкавшись, он дает мне себя отодвинуть.
Толчок в дверь и взгляд. Глаза в глаза. Синие в стальные.
– Нина…
Раз…
Два…
Три…
Выстрел оглушает до звона в ушах. Борис отшатывается к стене. Хватается за грудь, по которой растекается красное пятно.
Отец тут же подбегает ко мне, а в голову тычутся два автомата.
– Не трогать! – выкрикивает Борис, и я впервые, впервые вижу, как дергается уголок его рта. – Если ты хотела попасть в сердце, то промазала.
– Потому что сердца нет, – выдыхаю я, и еще раз в его глаза. Только после этого отворачиваюсь.
Из дома мы бежим с отцом, только пятки сверкают. И очень удачно, что в машине Ивана остались ключи.
– Папа, – окликаю я его и сажусь за руль.
Он рядом. Трясется, сжимая в руках документы.
– Надо было оставить? – спрашивает он меня, и мне хочется истерично смеяться, потому что я не знаю. Не знаю. Теперь я ничего не знаю.
– Сможешь быстро загнать их за пол цены?
– Постараюсь, – немного подумал, сказал он, пока я разгонялась по аллее. Ворота были закрыты, но мне уже все равно. – Нина? Не перебор?
Я только сжимаю руль пальцами, только ощущаю, как рванными толчками бьется в груди сердце, как в голове все еще шумит. Как слезы ручьями текут по лицу, и закрываю глаза, когда бампер ударом врезается в кованые ворота. Раскрывает их.
Так же, как раскрылись мои глаза на часть личности Бориса.
Открываю глаза и вижу, как папа поддерживает руль, но на меня не смотрит.
Мне еще предстоит ему сказать, что Уля неизвестно где и жива ли. А ему нужно будет мне рассказать про плен Бориса. Но учитывая побег, который мы совершаем, спустя пятнадцать минут, погружая вещи в нашу Ниву, времени у нас будет достаточно.
Достаточно времени, чтобы подумать, а что я, собственно, натворила.
– Ты убила его? – неверяще охает мать, а я пожимаю плечами.
– Он же в стальной броне, что с ним может сделать одна маленькая пуля. Что с ним могу сделать я.
– Даже у стальной брони есть слабые места, – как-то торопливо шепчет мама, сжимая в руке мою руку, пока мы мчим по заснеженной трассе.
– Это слабое место не я, мам. Точно не я.
Жалею ли я о том, что натворила? Нет, только жалею, что не забрала Виктора, кусочек черного хвостика которого видела, когда убегала. И я бы взяла его, да куда? На чемоданы.
А еще жалею, что пришлось позвонить Жене.
– Чего тебе? – отвечает она со всей любезностью, на какую способна. – На свадьбу не приду.
– Ее и не будет. Я ушла от Бориса, – если можно так сказать.
– Боже! Да девочка выросла! Ты в Новосибирск!? Я с тобой. Москва эта уже в печенках сидит. А где как не в Сибири водятся самые стальные мужики?
Она смеется, а мне не до смеха. Я не знаю, смогу ли теперь вообще засмеяться.
