К большому удивлению Мадлен, через пару часов Альварес принес им ужин. Зная, сколько в Монтедоре голодных, она не предполагала, что кто-то будет заботиться о двух путниках-чужеземцах, которым не так долго оставалось жить. Ведь из главного штаба сегуридоров люди обычно не возвращаются. Несмотря на то что Мадлен совершенно не хотелось есть, несмотря на вонючую камеру и мерзкую еду – вареная фасоль, рис и что-то поджаренное, – она все же послушалась Рэнсома и заставила себя проглотить несколько кусочков.
Когда охранник унес пустые тарелки, Рэнсом предложил ей лечь и попытаться заснуть. Если их план окажется удачным, то к утру они отсюда убегут, но на это нужны силы.
Услышав это «если», Мадлен ни о каком сне думать уже не могла.
Больше часа они обсуждали план бегства. Сначала Рэнсом предложил вариант, по которому рисковал только он, а Мадлен отсиживалась бы в камере. Однако она была решительно против: а если с ним что-то случится? Что ей тогда делать тут одной? Этот аргумент убедил Рэнсома.
Если они обезоружат двух охранников, которые будут дежурить ночью, если проскользнут незамеченными мимо солдат, охраняющих здание, если выберутся за пределы гарнизона и убегут из города…
Одним словом, если их план удастся, то тогда они окажутся без денег в нищей стране, в которой вот-вот вспыхнет гражданская война и нынешний глава которой кровно заинтересован в том, чтобы убить их. Ну а если у них ничего не получится, тогда сегуридоры наверняка их убьют.
Как Кэролайн описала судьбу тех, кто попадает в руки к сегуридорам? «Тех, кого не убивают, содержат в сырых и грязных камерах, зловонных, кишащих крысами и прочими паразитами…»
Да, лучше бы Кэролайн этого не говорила. Господи, кто же мог предположить, что она, Мадлен Баррингтон, окажется пленницей этого ублюдка Эскаланта? Рэнсом оказался прав: на сей раз даже фамилия Баррингтон не защитит ее и не может гарантировать безопасность. Никто ничего о них не узнает…
От съеденной жирной еды у Мадлен разболелся желудок. Она громко вздохнула, едва сдерживая страх.
– Что такое? – пробормотал Рэнсом. Он сидел на полу, прислонившись спиной к узкой кровати и опустив голову.
Мадлен слегка пошевелилась, почувствовав прикосновение его мягких волос к руке. Рэнсом повернулся и посмотрел прямо на нее. Уже темнело – наступала ночь. Они едва различали друг друга: ни лампочки, ни фонаря в камере не было.
– Я просто вспомнила, что сказала мне как-то сестра, – ответила ему Мадлен.
– И что же? – поинтересовался он.
Странно, но Мадлен не стала передавать ему слова Кэролайн о Веракрусе и Эскаланте, а неожиданно поведала:
– Она сказала… Обе мои сестры в один голос заявили, что им надоело видеть меня все время… столь совершенной.
– А я думал, только я от этого безумно устал…
– Что ты имеешь в виду? – удивилась Мадлен.
– Честно говоря, иногда вы у меня просто в печенках сидите, миледи.
– И это говорит человек, которого иначе как «железным» не назовешь… – вкрадчиво уточнила она.
– Неужели у меня и впрямь такой тяжелый характер?
– Аттила [9] был бы более приятным компаньоном, – ответила Мадлен, вспоминая свои недавние ощущения от встречи с Рэнсомом. – Ты был само совершенство!
– А вы, миледи, – спокойно отозвался Рэнсом, – никогда и ни в чем не были совершенством, как бы ни хотели им казаться.
Жестокость в его голосе поразила Мадлен, и она беспомощно залепетала:
– Я никогда не была… Но я и не хочу…
– Не хочешь? – язвительно переспросил он. – Никакого стремления к совершенству?
– Я просто пытаюсь делать все так, как могу, только и всего…
– Да, я заметил, – кивнул Рэнсом. – Но не забывай, что иногда ты отпугиваешь от себя людей, прячась за маску так называемого совершенства, которую сама себе и создаешь. Никто не осмеливается тогда приближаться к тебе. И ты остаешься одна.
Это был удар ниже пояса. И очень болезненный. Хуже, чем критика Кэролайн, хуже чем холодная враждебность Шарлотты. Спокойные слова Рэнсома о ее характере и во многом о ее судьбе не могли не причинить боли.
Словно почувствовав ее состояние, Рэнсом тихонько погладил Мадлен по щеке, стараясь успокоить.
– Тебе не нужно быть совершенной, так и знай, – тихо сказал он. – Да и у кого не бывает промахов и ошибок?
– Терпеть не могу делать ошибки, – тихо признаюсь ему Мадлен.
– Никто не любит, однако никто от этого еще не умирал.
– Ну, как сказать, – запальчиво ответила Мадлен.
– Ну, пошло-поехало… Неужели ты до сих пор считаешь своей виной то, что мы сейчас здесь?
– Да, – твердо ответила она.
– Придется повторить урок заново, – вздохнул Рэнсом. – В жизни с людьми каких только гадостей не происходит, Мэдди. Ты ведь не можешь отвечать абсолютно за все. На этот раз от тебя ничего не зависело.
– Послушай, кто бы говорил! – возмутилась Мадлен. – Ты ведь готов винить во всем себя – в побеге Мигеля, в том, что Эскалант тебя ненавидит и поэтому нам грозит опасность, в том…
– Я никогда ничего не говорил тебе… – попробовал остановить ее Рэнсом, но она, казалось, не слышала его.
– Пусть ты даже об этом ничего и не говорил. Однако меня не проведешь, Рэнсом. Я отлично знаю, что ты чувствуешь: боишься за меня, боишься, что я умру от рук сегуридоров только потому, что Эскалант тебя ненавидит.
Рэнсом молчал, и это убедило Мадлен в том, что она попала в самую точку.
– Мы очень похожи друг на друга, не спорь, – добавила она, смягчаясь. – К сожалению, похожи гораздо больше, чем мне самой хотелось бы…
– Ну, мы не совсем похожи, – улыбнулся он. – У меня, к примеру, гораздо лучше бицепсы.
– А у меня манеры.
– Когда как, – проворчал Рэнсом.
– Ну… – Мадлен вздохнула. – Чаще всего я веду себя вполне прилично. Отец с детства приучил меня добросовестно относиться к своим обязанностям, а мама научила быть леди. Это оставляло не так уж много возможностей для… раскованного поведения.
– Но, оставаясь вдвоем со мной, ты ведешь себя довольно раскованно, – заметил Рэнсом. – Особенно когда мне неприятно от тебя что-то слышать.
– Верно, – призналась Мадлен, удивляясь тому, что Рэнсом говорил правду: с ним она не церемонилась, это уж точно…
– Что же получается, – продолжал Рэнсом, – совершенная особа, взвалившая на свои хрупкие плечи такую ношу, от которой и крепкий мужчина взвыл бы.
– Я иногда и вою, – призналась Мадлен. – Правда, этого никто не видит.
Рэнсом взял ее ладонь и прижал к своей груди – так, чтобы она могла чувствовать биение его сердца.
– Я вижу, Мадлен. Я понял это в ту самую минуту, когда увидел тебя впервые, там, в баре. И с тех пор я вижу тебя насквозь каждый раз, когда ты только позволяешь мне это. – Он вздохнул и добавил: – А иногда даже когда тебе этого не хочется.
