Сам стол регулируется, и перед тем, как занять свое место, выставляю оптимальное положение. Донован пытается вырваться из моей хватки, пока я фиксирую его голову на месте. Они все так делают, и меня это всегда раздражает. Они должны понимать, что как только они привязаны к моему столу, нет смысла бороться с неизбежностью. В этом разница между такими, как Донован и такими, как я.
Там, где я принял бы свою судьбу, встретившись с ней лицом к лицу с присущим мне достоинством, им же этого сделать не дано. Когда я убираю ткань, представляющую некое подобие кляпа, из его рта вылетает череда проклятий, а также намеренный плевок. Но это лишь облегчает прохождение кляпа в межзубное пространство.
Когда с этой задачей покончено, я на мгновение присаживаюсь, чтобы полюбоваться на дело рук своих. Фаррелл научил меня, что я всегда должен гордиться своей работой. Я не так уж и часто испытываю гордость. Я чувствую, что делаю свою работу и делаю ее очень и очень хорошо. В этом же случае я чувствую небольшой привкус гордости, той эмоции, на которую, я считал, что не способен.
— Как правило, я делаю это немного позже, — объясняю я Донни, выуживая плоскогубцы из подноса рядом со мной. — Но я подумал, что это даст нам лишние пару минут поболтать. Своеобразная разминка, что ли.
— Пошел ты, — бормочет Донован куда-то в металл.
Я заталкиваю плоскогубцы ему в рот и сначала держу за передний зуб.
— Это будет немного неприятно.
Зуб выходит из его рта с характерным хрустом, сопровождаясь визгом, который издает Донован.
— Для парня, который любит причинять боль женщинам, ты слишком криклив, — отмечаю я.
Его ответ звучит приглушенно ввиду отечности и скопления сгустков крови во рту. Я работаю без пауз, и напряжение оставляет мое тело, как только стихают его крики. Адреналин зашкаливает. Но это не принесет ему облегчения, учитывая что у меня еще для него есть в запасе.
В комнате становится тихо. Тишину нарушает лишь поскрипывание плоскогубцев, пока я работаю, и у меня есть время собраться с мыслями.
— Тебе, наверное, будет интересно узнать, Донни, что до того, как ты или Блейн положили на нее свои грязные руки, она была моей, а?
Он встречается со мной взглядом, и в его глазах мелькает насмешка. Он издевается надо мной одним лишь взглядом. За все то время, что я знаю этого парня, я получал от него только насмешливые взгляды. Для меня это не имеет никакого значения. Он вряд ли будет смеяться, когда я закончу с ним.
— Я первым увидел ее той ночью, — признаюсь я. — Раньше всех остальных.
Он снова бормочет что-то неразборчивое, а я качаю головой, чтобы заставить его замолчать.
— Мышь в поле, полном стервятников.
Только вот, я не был одним из тех стервятников. Отсутствие у меня социальных навыков и мое положение в организации не позволяли мне даже помышлять о том, чтобы завоевать ее. Но сейчас все изменилось.
Только вот я не изменился.
Когда все зубы Донни собраны, я заталкиваю ткань обратно ему в рот, чтобы впиталась кровь. Вытираю руки и откладываю грязные инструменты в сторону, пока ищу следующий. Я снова останавливаю выбор на скальпеле — моем верном спутнике. В чистой линии разреза есть что-то успокаивающее и прекрасное. Но Донован не получит от меня такой милости.
Большинство парней в синдикате предпочитают ощущать твердость и весомость револьвера. Быстрый способ уделать кого-то, сохраняя дистанцию. В любом случае убийство — грязное дело, но я предпочитаю нож. Оборвать чью-то жизнь — это вообще не то, чем я занимаюсь безыдейно. Убийство — это личное, и подход к нему должен быть личным.
Моей целью в жизни было только убийство. Это была единственная причина моего выживания в детстве. Научиться убивать. И они хорошо меня обучили. На этой земле нет ничего, что я мог бы делать настолько же эффективно. Разговор, понимание других, принятие решений. Во всех этих вещах я не особо разбираюсь. Но убийство — это то, что я умею делать. Не задавая вопросов. Без колебаний. Без тени сомнения в душе.
Я был рожден, чтобы отнимать жизнь.
Внутри меня бесконечное чувство ярости. Для выполнения каждой поставленной передо мной задачи мне нужно всего лишь подключиться к этому неиссякаемому источнику ярости, вбирая в себя понемногу. Это не более чем сделка. Это как расставить все точки над «и». Приглушая свет человеческой жизни я не испытываю ровным счетом ничего.
Мало что может вызвать во мне сильные эмоции. Я не люблю эмоции. Я их не понимаю. Попытки разобраться в них приводят лишь к разочарованию. По этой причине я держусь подальше от всего, что вызывает эмоции, которых я не понимаю. Но смерть, это то, что я понимаю.
Меня называют социопатом. Чудовищем. Но я думаю о себе иначе. Я лишь человек, исправно делающий свою работу, которую нужно сделать. Если бы не я, это делал бы кто-то другой. Люди, которых я убиваю, все это заслужили. Они знали, на что шли. Они либо что-то не так сделали Найлу, либо каким-то образом угрожали синдикату. А угрозы надо устранять, как паразитов.
Это один из немногих моральных кодексов, которых я все еще придерживаюсь. Я буду защищать своих братьев любой ценой.
При этом хотелось бы думать, что люди, которые встречаются на моем пути, в большинстве случаев заканчивают свой жизненный путь быстро и с почестями. Я не получаю удовольствия от пыток. Я не получаю удовольствия от самого действа. Я не чувствую ничего. Я предпочитаю точность и чистоту. Быстрый разрез. Ничего, что включало бы в себя грубую силу или ненужное промедление. Большинство парней не знают этого, но мне действительно не нравится пытки. Но в этом случае я делаю только то, что необходимо и эффективно. И вовсе не боль — цель моих поисков, я ищу ответы. Если они скажут мне, что мне нужно услышать, это облегчит им их участь. Выбор в конечном итоге за ними.
Только вот Донован — совсем другой случай. Он один из наших. Человек, который поклялся оставаться верным синдикату. Своим братьям. И он тот, кто эту клятву нарушил. Предал своих. Наказание за такой проступок остается тем же самым, как и то, что я познал самым первым в мире. Смерть.
Я считаю, что это связующая нить, которая прочно скрепляет в единое целое все преступные группировки. Неминуемая угроза смерти бросает тень на неправильные действия, делая их еще более весомыми и темными, что только самые смелые или самые невежественные души предпочтут игнорировать ее.
Тем не менее, это происходит. Я уже отправил на тот свет двух других членов нашего синдиката. Проблема только в том, что кандидатура одного из них была определена сверху. Что, однако, не помешало мне получить своеобразное удовольствие от этого события. И, судя по звуку, с каким металлический стол позади меня царапает пол, что-то мне подсказывает, что и это время я потрачу с удовольствием.
Удовольствие для меня — чуждая эмоция. Несколько раз я пробовал то, что отдаленно связано с удовольствием, и это не принесло мне ожидаемого удовлетворения, только проблемы. Само собой разумеется, что что-то настолько опьяняющее само по себе не может быть хорошим. Как таблетки, которые мне давали. Пристрастие. Чувство, которого я всю жизнь пытался избежать.
Только сегодня я позволю себе это маленькое удовольствие.
Когда я возвращаюсь к пленнику, он бьется об стол, пытаясь вырваться. Причем ему должно быть хорошо известно, хоть он сейчас думает и по-другому, что я вряд ли мог связать его недостаточно качественно. Он ведь работает со мной бок о бок вот уже пять лет.
Я беру скальпель и верчу его в руке, пока нерешительность тяжелым грузом давит на меня. Как я уже говорил, я не люблю бездельничать. Я мог бы сделать его смерть такой же быстрой и безболезненной, как и все прочие до него. Но я это не сделаю. Потому что в этом редком случае Донни смог вызвать во мне очень человеческую эмоцию. Ту, что я не часто имел возможность прочувствовать на себе.
Кажется, что эти эмоции почти всегда завязаны на ней. Саше. Она хуже таблеток. Хуже всего на свете.
