– Мне жаль, что они уехали – миссис Хау и ее ублюдочный сынок. Были бы они здесь. Богом клянусь, я бы… – Дэвон замолчал, подавив в груди какое-то рвущееся наружу чувство. – То, что произошло… – продолжал он с тяжелым вздохом, – это моя вина. Если бы я мог.., что-то изменить… – И он опять умолк.
Чувствуя, как жгучие слезы подступают к горлу, Лили заглянула в его полные горечи глаза. Угрюмые складки по углам его рта побелели от напряжения. Ей хотелось провести по ним пальцем, чтобы успокоить его.
– Не надо так говорить, – прошептала она. – Вы же ничего не знали.
– Верно. Я ничего не знал. В этом мое преступление, а не оправдание.
– Но ведь теперь все в порядке!
Ее сочувствие только подстегнуло его.
– Вовсе нет. Тебя могли убить, изнасиловать или искалечить так, что…
– Но ведь этого не случилось. А вы…
– Это могло случиться.
– Дэв…
Она запнулась, произнося его имя. У нее больше не было права называть его так. Оба замкнулись в неловком молчании, не смея взглянуть друг на друга. Но Лили не могла удержаться и робко протянула ему руку. Едва касаясь, она положила пальцы ему на запястье, просто чтобы утешить его, успокоить и немного успокоиться самой. Ее глаза закрылись сами собой, она ощутила новую черную волну подкрадывающегося сна.
– Лили, – сказал Дэвон, наклонив голову, – я не могу просить тебя о прощении. Я только хочу, чтоб ты знала, как я раскаиваюсь. Мне очень, очень жаль.
Он продолжал говорить тихим, взволнованным голосом, но, сколько она ни старалась, смысл его слов ускользал от нее все дальше и дальше. Наконец Лили решила, что надо честно предупредить его.
– Дэвон, прошу вас, не надо больше ничего говорить, я засыпаю.
– Как?
Казалось, он немного обижен.
– Лауди заставила меня выпить последнюю порцию настойки опия как раз перед вашим приходом. У меня глаза слипаются. – Это было правдой, она говорила с ним, не открывая глаз. – Не знаю почему, но чувствую, что вы ждете от меня осуждения, а не прощения. Но я не могу вас осуждать, это… – тут Лили широко зевнула, едва успев поднести руку ко рту, чтобы прикрыть зевок, – не в моей натуре. То, что случилось, конечно, ужасно, – продолжала она сонным голосом, – но теперь всему этому пришел коней. Я поправлюсь. Хорошо, что вы все поняли и что вы сожалеете… – она попыталась открыть глаза, заслышав, как он презрительно и нетерпеливо фыркнул, но не сумела, – и спасибо вам за то, что вы мне все сказали. А теперь…
Что теперь? Об этом она не имела ни малейшего понятия и не в силах, была даже думать.
– Теперь мне придется уснуть.
Ее рука разжалась, да так и осталась лежать у него на колене. Дэвон взглянул на нее со слабой улыбкой, с трудом пробивающей себе дорогу сквозь привычный для него мрак. Это была его первая улыбка за долгое время. Он взял ослабевшую руку Лили в свои, внимательно изучая загрубевшую ладонь, длинные изящные пальцы. Ему пришлось подавить смешок, когда она тихонько всхрапнула. А потом, не просыпаясь, она спрятала руку под щеку и осторожно повернулась на бок.
– Спокойной ночи, Лили, – проговорил Дэвон обычным тоном.
Ничего. Даже ресницы не дрогнули. Она крепко спала.
– Милая Лили, – прошептал он и, не удержавшись, запечатлел на ее щеке легкий поцелуй.
Еще минуту он стоял у постели, любуясь спящей девушкой, потом задул догорающую свечу и вышел, тихонько закрыв за собой дверь.
– Ты готова?
Лили удивленно вскинула голову:
– Нет, я… А к чему я должна быть готова? Разве мне не ведено…
– К встрече с Клеем. Я ему обещал зайти за тобой.
– Вот как.
Дэвон, щурясь, вошел в комнату. В ночной рубашке и ковровых домашних туфлях Лили сидела в пятне солнечного света перед раскрытым окном, занятая шитьем. Широченный кусок ткани горчичного цвета и непонятного назначения лежал у нее на коленях, свисая до полу и складками ложась у ног. В льющихся из окна столбах солнечного света ее волосы пламенели, а зеленые крапинки в серых глазах, обычно приглушенные, светились изумрудом. Но больше всего его ослепила ее улыбка. Он невольно улыбнулся в ответ. С полминуты оба, позабыв обо всем, смотрели друг на друга, улыбаясь и не говоря ни слова.
Лили опомнилась первая. Зардевшись от смущения, она опустила глаза и продернула наконец иголку через шов.
– Я еще не готова. Ваш брат сказал: в два часа, а мне нужно еще три минуты, чтобы покончить с этим.
– А что это?
– Капот. У меня нет капота, вот я и перешиваю этот. Подгоняю по размеру.
– Вот оно что.
Он нахмурился, глядя на состоящий из мелких стежков и под руками Лили все удлиняющийся шов.
– Как это получилось, что у тебя совсем нет своей одежды, Лили?
Ее пальцы замерли. Что она говорила на этот счет миссис Хау? Кажется, ее обокрали на какой-то ярмарке.
– Мои вещи украли как раз перед моим приездом сюда.
Слова застревали у нее в горле. Ей невыносимо было лгать Дэвону, но и рассказать ему всю правду она тоже не могла. Время еще не пришло. Торопливо орудуя иглой, Лили закончила шов, в последний раз продернула нитку в петельку, чтобы закрепить узелок, и обрезала ее ножницами.
– Готово. Что скажете?
Она расправила и подняла капот обеими руками, моля Бога, чтобы Дэвон не задавал больше вопросов.
– Это не твой цвет, – мягко возразил он. Лили улыбнулась в ответ, как ему показалось, несколько загадочно.
– Я сказал что-то смешное? Тут она откровенно рассмеялась.
– А чей же это цвет, как по-вашему? Дэвон еще раз взглянул на капот, потом перевел взгляд на Лили. Его осенило.
– Миссис Хау?
– Вот именно! Клей сказал, что я могу воспользоваться ее одеждой (она оставила все, полный гардероб!), чтобы выкроить пару вещей для себя. И вот моя первая попытка.
Лили критически осмотрела дело своих рук и решила, что неплохо постаралась, хотя насчет цвета он, конечно, был прав. Бросив на него вопросительный взгляд, она смутилась.
– Я вижу, вам не нравится.
– Да нет, ничего страшного, – Дэвон взял у нее из рук грубую хлопковую ткань и сделал вид, что рассматривает ее. – Ты отлично шьешь.
Ему была ненавистна сама мысль о том, что Лили вынуждена перешивать чьи-то безобразные обноски (а уж тем более нечто, принадлежавшее раньше миссис Хау), чтобы было что надеть. Он готов был купить ей любую одежду, любые наряды, все, что угодно. Но сперва им надо прийти к соглашению, а заводить об этом разговор пока еще рано: она еще слишком слаба.
– Все в порядке, – заверила она его, не правильно истолковав его молчание. – Меня не пугает, что эти вещи принадлежали ей, честное слово. Даже наоборот, – тут Лили улыбнулась и смущенно отвела взгляд, – уж если хотите знать всю правду, мне нравится их резать. Тут есть.., какая-то ирония, вы не находите? Даже эти шлепанцы принадлежали ей. Мне они велики на несколько миль, – она вытянула ногу вперед, чтобы показать ему, – но мне нравится их носить, тут уж ничего не поделаешь. По-вашему, это ребячество?
