Памятник, вопреки всем обычаям, был установлен на сороковой день. Для него Вадим Сергеевич выбрал фотографию Инны, сделанную за неделю до рокового падения. Он сам сфотографировал ее на лоджии, превращенную в маленький садик, растрепанную, смеющуюся, с лейкой в руках. Такая красивая, такая счастливая, такая… живая. На простой плите из белого мрамора этот снимок выглядел кадром из какого-то фильма.
К огромному изумлению Вадима Сергеевича, ничего не пришлось приводить в порядок. Белоснежный памятник сиял чистотой, в цветничке перед ним среди густой и короткой зеленой травы яркими пятнышками были разбросаны маргаритки и еще какие-то цветочки, вокруг — ровный желтый песок, чугунная оградка и маленькая скамеечка внутри нее аккуратно покрашены…
— Самая присмотренная могилка на кладбище, — раздался за ним низкий, то ли мужской, то ли женский голос. — Уход за ней… как за актрисой какой.
Вадим Сергеевич резко обернулся. В нескольких шагах от него стояло существо, похоже, женского пола, в каких-то невообразимых лохмотьях, грязное и нечесаное. Больше всего Вадима Сергеевича поразили глаза этого существа — большие, ярко-голубые и очень осмысленные.
— Дочка тут ее приходит, — продолжила бомжиха. — Хорошая девочка, добрая, наверное, мать так воспитала, сразу видно. И уберет все, и камешек вымоет, и свечку поставит, и помолится, и мне, грешной, обязательно что-нибудь подаст. Хотя сразу видно — не из богатеньких, сама копейки считает.
Вадим Сергеевич машинально вынул из кармана какие-то деньги и протянул бомжихе. Купюры мгновенно исчезли в ее лохмотьях.
— Дай тебе Бог здоровья, миленький, — пробормотала она. — Сестра тут твоя, что ли?
— Жена… — с трудом проговорил Вадим Сергеевич.
— Ишь ты, горе, какое! А кольцо, однако, на правой руке носишь… Она для тебя еще живая, правда? Молчи, сама вижу. А дочка у вас хорошая, замечательная дочка…
Вадим Сергеевич молча кивнул. Дочка… Значит, Алина постоянно ездит сюда, вот уже год. И ведь ни словечком ни обмолвилась, ничего не рассказала. Другая бы на ее месте обязательно похвасталась: вот, мол, не забываю я тетю Инну, помню добро ее, за могилкой ухаживаю. Другая бы… А Алина — не такая, она совсем, совсем не такая…
И тут Вадима Сергеевича словно обожгла мысль о том, что и на могилу к собственной матери он выбирался, мягко говоря, не часто, а когда доводилось навещать, не задумывался над тем, кто поддерживает порядок, сажает каждый год цветы и красит ограду. Инна, конечно же, Инна!
И тоже молчала, не считая такой поступок чем-то из ряда вон выходящим. Как же Алина на нее похожа! Действительно можно подумать, что — родная дочь, кладбищенская побирушка не слишком ошиблась.
Та, кстати, не уходила, молча стояла поодаль, словно чего-то дожидалась.
— Как вас зовут? — неожиданно спросил Вадим Сергеевич.
Та не удивилась, рассмеялась:
— Зовут зовуткой, а кличут — уткой. Зачем тебе?
— Может быть, помочь… с работой?
— И-и, милый, какая из меня теперь работница! Спиваюсь я, сам небось видишь. Оно и ладно, надоело уже все.
— Но…
— Не переживай. За заботу, конечно, спасибо. А у тебя, милок, все еще хорошо будет, я вижу. Сын еще родится…
— Да? — недоверчиво усмехнулся Вадим Сергеевич. — А как насчет внуков?
— И внуки у тебя будут, и сын, я вижу. Все будет. Только с плеча не руби, горячку не пори, да на Бога уповай. Все и сладится…
Бомжиха повернулась и почти мгновенно исчезла в густой кладбищенской зелени.
«И сын, значит, будет, — с горькой иронией подумал Вадим Сергеевич. — Конечно, мне только и осталось, что на старости лет все снова начинать. Жениться опять же. Господи, чего только не наплетут с пьяных-то глаз…»
Хотя глаза у этой нищенки совсем не пьяные. Наоборот, красивые глаза, ясные. Как у… как у Инны! Действительно, совсем, как у Инны! Может быть, ему уже мерещится? Может, ему уже пора в дурку, на место будущей сватьи. Ее, кстати, вчера должны были выписать, он сам распорядился послать Алине машину, чтобы та спокойно мать забрала.
Наверное, забрала, только вот спокойно ли? Ой, вряд ли, сегодня-то на кладбище не пришла. Хотя сейчас занятия в институте, может быть, позже. И к нему сегодня, наверное, попозже забежит: два дня ее не было. Соскучился он без нее… Соскучился?
Вадим Сергеевич резко тряхнул головой. Только этого не хватало! В годовщину смерти Инны, на ее могиле думать о другой женщине. И ладно бы о женщине, в конце концов, он живой мужчина, никто бы не удивился. А о девчонке, о невесте собственного сына… Нет, это уже никуда не годится!
— Прости, Инночка, — сказал он негромко. — Вот такой я у тебя нескладный, каким был, таким и остался. Скучаю я по тебе… очень скучаю. А ты мне не снишься даже. Сегодня вот только глаза твои померещились. Я люблю тебя, очень. Прости, что раньше таких слов не говорил, стеснялся. Но ты ведь знала, правда? И не сердилась? Не сердилась, знаю, огорчалась только… про себя. Прости. Скоро Сережка вернется, свадьбу сыграем, внуки пойдут…
Он и не замечал, как по лицу одна за другой катились редкие, но очень, очень соленые слезы…
Вечером он так и не дождался Алины, рассеянно поужинал, рассеянно посмотрел телевизор и рано лег спать. Заснул — и почти тотчас же услышал звонок в дверь, настойчивый, тревожный и одновременно робкий. Господи, кто это на ночь глядя?
Впрочем, ночь уже заканчивалась. Значит, сам не заметил, как заснул. Вадим Сергеевич, не спрашивая, распахнул дверь и остолбенел. На пороге стояла Алина. Растрепанная, грязная, заплаканная и… босая.
— Что случилось? — выдохнул он.
Алина опустилась на пол возле двери и отчаянно, по-детски зарыдала. Сквозь эти рыдания пробивалось нечто совершенно бессмысленное:
— Мама… поздно пришла… печку керосином… вытащить не успели…
Вадим Сергеевич почти на руках внес девушку в квартиру и больше часа пытался как-то успокоить. Но рыдания Алины не утихали, перешли в самую настоящую истерику и он, перепуганный, вызвал «Скорую», которая на сей раз оправдала свое название и приехала с рекордной скоростью — через пятнадцать минут. Пожилой, уставший врач молча сделал Алине какой-то укол, а потом негромко сказал медсестре:
— Помоги девушке умыться, что ли…
Та повела уже бессловесно-покорную Алину в ванную, а Вадим Сергеевич задал, наконец, измучивший его вопрос:
— Что с ней?
— Сильный стресс, — отозвался врач, слегка оживившийся после того, как в его кармане оказалась крупная купюра. — Я бы даже сказал — сильнейший. Пару часов назад коллеги с другой подстанции на пожар в слободу выезжали. Думаю, девушка ваша оттуда прибежала, не случайно вся в копоти.
