Сажусь на стул рядом с Порцией и ем все, что лежит у меня на тарелке, не обращая внимания на вкус.
Потом стилистка берет меня под локоть и ведет в комнату. Там уже висит белоснежный костюм с красной рубашкой, предназначенный для меня.
— Я займусь твоей прической, потом оденешься и пойдешь в холл. Мы решили провести интервью там, — раздает указания Порция, и я послушно выполняю все, что она говорит. Чем раньше я буду готов, тем раньше увижу Китнисс.
Порция вскоре заканчивает и говорит, что довольна результатом. Мне сейчас совершенно безразлично, в какие наряды они меня одевают, поэтому смотрю в зеркало не больше секунды и направляюсь к дверям. В холле установлен маленький диванчик, а вокруг все обставлено белыми и красными розами. Китнисс стоит с Цезарем и Хеймитчем, а, завидев меня, прекращает все разговоры и, ловко уворачиваюсь от рук, подбегает ко мне. На ней розовое воздушное платье, и в нем она выглядит еще младше, чем вчера.
— Я почти тебя не вижу. Хеймитч ни в какую не подпускает нас друг к другу, — быстро говорю я.
— Да, в последнее время он стал очень ответственным, — слишком спокойно говорит Китнисс без всякого удивления или недовольства. Возможно, я, в самом деле, зря нервничаю? Все-таки Хеймитч нам жизни спас, ему можно доверять…
— Что ж, еще немного, и мы поедем домой. Там он не сможет следить за нами все время.
Она согласно кивает, берет меня за руку, и мы идем к диванчику. Рядом с ним уже расположился Цезарь. Он приветствует меня и предлагает начать интервью. Китнисс снова забрасывает ноги на диван, и я обнимаю ее вокруг плеч.
Все начинается с обычных шуток Цезаря, я стараюсь отвечать ему, потому что Китнисс опять волнуется и просто молчит, но на смену шуткам и веселью приходят серьезные вопросы, на которые приходится отвечать вдумчиво.
— Пит, ты уже говорил в пещере, что влюбился в Китнисс, когда тебе было… пять лет? — спрашивает ведущий.
— Да, с того самого момента, как я ее увидел, — отвечаю я.
— А ты, Китнисс, сколько времени потребовалось тебе? Когда ты впервые поняла, что любишь Пита?
— Э-э, трудно сказать, — тихонько говорит девушка.
— Что до меня, то я точно знаю, когда меня осенило. В тот самый момент, когда ты, сидя на дереве, закричала его имя, — говорит Цезарь и Китнисс согласно кивает.
— Да, думаю, тогда это и случилось. Просто… честно говоря, до этого я старалась не думать о своих чувствах. Я бы только запуталась, и мне стало бы гораздо тяжелее, если бы я поняла это раньше… Но тогда на дереве все изменилось.
— Как думаешь, почему это произошло? — продолжает спрашивать ведущий.
— Возможно… потому что тогда… у меня впервые появилась надежда, что я его не потеряю, что он будет со мной, — она заканчивает мысль и облегченно выдыхает.
Слова даются ей тяжело, но то, что я слышу, согревает душу и сердце. Да, хотелось бы услышать все это наедине с ней без камер и ведущих, но уж как есть. Не удерживаюсь и чмокаю ее в висок, от этого Китнисс улыбается.
— Теперь я всегда буду с тобой, и что же мы будем делать? — спрашиваю я.
— Найдем такое место, где мы с тобой будем в безопасности, — говорит она, смотря мне при этом в глаза, и я опять не удерживаюсь и целую ее в губы долгим и нежным поцелуем. Как же хочется так и сидеть целый век, прижимая ее к себе, и ни о чем больше не думать. Но, увы, Цезарь не разделяет подобного желания, поэтому снова начинает задавать вопросы. Он проходится по огненным шарам, осам убийцам, взорванным припасам, ранам и вдруг, прерывая поток вопросов, обращенных к Китнисс, спрашивает меня о моей «новой ноге». Не успеваю ничего сказать или сделать, как она уже задирает мне штанину.
— Новая нога? — кричит девушка. — О нет!
— Тебе не сказали? — тихонько спрашивает Цезарь, а я в ответ одариваю его самым злым взглядом из своего арсенала.
— У меня еще не было времени, — стараюсь спокойно ответить и отрываю Китнисс от своего протеза. В глазах у нее стоят слезы, и она причет лицо у меня на груди.
— Это я виновата. Потому что наложила жгут, — как я и думал, она сразу же винит себя.
— Да, ты виновата, что я остался жив.
— Это правда, — встает на мою сторону Цезарь. — Если бы не ты, он бы истек кровью.
Но Китнисс уже будто ничего не слышит. Она сидит, уткнувшись мне в грудь, и немного всхлипывает. Нам с Цезарем приходится уговаривать ее продолжить интервью, но она только отмахивается от нас руками. Все же минут через пять она успокаивается, извиняется и говорит, что готова продолжить. Цинна поправляет ей макияж, а Цезарь в это время тренирует свою коронную улыбку. Камеры снова включают и направляют на нас, и ведущий сразу же приступает к своей обычной работе: вначале он задает разные несложные вопросы, на которые чаще всего отвечаю я, а те, на которые ответов у меня нет, без особого желания отвечает Китнисс.
Через несколько минут Цезарь снова напускает на себя серьезный вид и придвигается ближе к нам, будто собирается рассказать секрет.
— Китнисс, я понимаю, что тебе тяжело, но я все-таки должен спросить. Когда ты вытащила ягоды… о чем ты думала в тот момент?
Китнисс отвечает не сразу, да это и не удивительно. Это ведь очень сложный вопрос. Лично у меня тогда в голове крутился миллион мыслей, и я даже подумать не мог, что обернется все вот так замечательно. Я был готов умереть. Знал, на что иду. Держал Китнисс за руку и собирался съесть ягоды. А она? Что думала она? Мне самому становится интересно, поэтому я даже задерживаю дыхание и смотрю на свою любимую. Она же крепче сжимает мою руку и говорит:
— Я не знаю… я просто… не могла себе представить, как буду жить без него.
Она смотрит на меня таким искреннем, любящим и нежным взглядом, что мне еле хватает сил удержаться и не поцеловать ее снова. Цезарь видит, что вот-вот мы опять застопорим шоу своими поцелуями, и вовремя задает мне вопрос.
— Пит? Хочешь что-нибудь добавить?
Мне нечего добавить, потому что она ответила именно так, как ответил бы и я сам, поэтому отрицательно машу головой:
— Нет. Я могу только повторить то же самое.
Цезарь заканчивает на этой ноте наше интервью и прощается со зрителями. Со всех сторон слышны смех, слезы и поздравления. Ведущий еще раз жмет мне руку, говорит Китнисс, что она отлично держалась на камерах в этот раз, но она пропускает все мимо ушей и прямиком идет к Хеймитчу.
Разбираю, что он ей отвечает: «Лучше не бывает», и я искренне удивляюсь этому. Как я мог упустить тот момент, когда ее стало интересовать мнение нашего ментора? Такое чувство, что он ей мозги прочистил, пока я валялся в больнице.
Это, конечно, все шуточки, только вот с ней на самом деле что-то странное происходит: вся на нервах, озирается все время, советуется с Хеймитчем и защищает его. Как хорошо, что скоро мы приедем в наш родной дистрикт и начнем жить заново. В новых домах, но, правда, с новыми кошмарами. Зато теперь будем справляться со всем вдвоем. И ее семья больше не будет голодать. Все замечательно. Все наладится. Со временем все наладиться.
Иду в свою комнату, чтобы собрать вещи, но из таковых у меня только отцовская рубашка и брюки, в которых я был на Жатве. Сажусь в кресло и вижу, что в дверном косяке торчит записка. Поднимаюсь и иду за ней быстрым шагом.
«Пит,
Мне очень жаль, что я больше не навестила тебя в больнице. Хеймитч сказал, что мне опасно оставаться там дальше.
По возвращению меня перевели работать на 10 этаж, так что боюсь, что попрощаться лично не получится.
Мой дорогой друг, я искренне рада, что ты смог пройти через все испытания. Желаю вам с Китнисс найти свое тихое безопасное место и быть там по-настоящему счастливыми. Передай ей, пожалуйста, что я ни в чем ее не виню.
Надеюсь, что мы вскоре увидимся снова.
Эвелин»
Перечитываю записку трижды и прижимаю листок к груди. На душе становится тоскливо, но такова жизнь. Наша дружба была очень рискованной затеей. Благодаря Хеймитчу мы получили возможность недолго поговорить после Игр, что уже гораздо больше, чем можно было мечтать.
