Мы бросились к Цави.
Она застонала сначала громко, потом едва слышно. Аполлония заговорила с ней на своем языке. Цави истекала кровью, и темная лужа быстро растекалась вокруг нее.
– Английский, – пробормотала Цави. – Мне нравится английский.
– Что мне сделать, Цави? Скажи, что сделать! – попросила Аполлония.
Руки у нее дрожали, когда она ощупывала десятки кровоточащих дыр в костюме Цави. Похоже, Аполлония не представляла, с чего начать.
– На крышу, – сказала Цави. – Когда Хамок доберется до нас, отнеси меня в… в…
– В лазарет? – уточнила я.
Цави выдохнула:
– Да. Лазарет.
Аполлония огляделась по сторонам; губы у нее тряслись.
– Не думаю, что мы… Вряд ли у нас будет время, чтобы привлечь внимание Хамока.
– Я полежу там, пока вы за мной не придете.
Аполлония нервно рассмеялась, по ее щекам покатились слезы. Взрыв снаружи заставил здание из стали и бетона затрястись, как картонная коробка.
Аполлония подняла Цави, внесла в пластиковую лабораторию и уложила на пустой стол. Мужчины в костюмах биологической защиты наблюдали за ней, застыв и не говоря ни слова.
Аполлония пошарила взглядом по оборудованию и инструментам, испуганная и растерянная. Ей на глаза попалась канистра, и Аполлония схватила ее.
Из горла Цави вырвался булькающий звук, она испустила неровный протяжный вздох. Ее тело расслабилось, голова упала набок.
– Я должна… – Аполлония посмотрела по очереди на всех, кто стоял в пластиковом помещении десять на двенадцать футов. – Я должна связаться с отцом. Мы еще можем ее спасти.
Она выбежала из комнаты с канистрой в руках и помчалась по лестнице на крышу.
А я осталась на месте, таращась на ученых в костюмах полной защиты, а они таращились на меня, а потом почти все ринулись прочь из пластикового куба. Аппараты внутри попискивали, жужжали, дышали и работали насосами в едином ритме.
Цави прищурилась, видны были только края радужек и белки. Всего несколько минут назад она ходила, говорила, жила. Я гадала, как долго она протянет без дыхания, без кислорода. Сколько продержалась я сама?
– Цави… – Я наклонилась к ней, зашептала в ухо. – Слушай меня. Очнись. Ты можешь. Это легко.
Я ощущала, как дрожит все мое тело, как слезы обжигают глаза.
– Цави?
– Не трать время зря, Рори. Она уже ушла, – сказал ученый.
Он снял шлем, и я увидела светлые каштановые волосы и еще более светлые брови.
– Помогите ей! – умоляюще произнесла я, глядя на тех, кто еще лежал на столе.
Девочка-афроамериканка и мальчик-латинос, обоим лет по восемь-девять, и они казались погруженными в глубокий сон. С другой стороны лежали мужчина средних лет и седая азиатка, которая, похоже, доживала отпущенные ей годы. Мониторы показывали, что их сердца бьются, но линии, означающие активность мозга, были совершенно ровными.
– Бенджи говорил, камень вам понадобился, чтобы защищаться от народа Аполлонии. А кто защитит нас от вас самих? – спросила я, смахивая с маленького столика поднос с инструментами и шагая к каштановому.
Другой ученый, все еще в шлеме, попятился.
У малышки с кудрявыми волосами были швы на предплечье. А у мальчика – открытая рана в том же месте, и через пластиковые трубки его кровь текла к камню.
Здание снова содрогнулось.
– Вы здесь кормите паразита? – Я так рассвирепела, что меня затрясло. – Кормите детьми?
Каштановый одобрительно улыбнулся:
– Рори, как я рад с тобой познакомиться!
– Ты кто такой? – грубо спросила я, зверея оттого, что он знает мое имя.
Каштановый хихикнул:
– Я несколько обижен тем, что ты меня не узнала. То ли ты была невнимательна на занятиях, то ли Байрон Зорба более завистлив, чем я думал, и даже не рассказал своим студентам о самом прославленном специалисте по генной инженерии всех времен.
– Доктор Теннисон? – выдохнула я.
Он совсем не был похож на выдающегося злодея. На его лице оставила следы угревая сыпь. Он был жирным, толстопузым, казалось, он не в состоянии даже зашнуровать собственные ботинки.
Теннисон ухмыльнулся, довольный:
– Ага, все-таки рассказывал.
Я схватила скальпель и бросилась на Теннисона, но в мое запястье вцепилась крепкая крупная рука.
– Эй, полегче! – со смехом сказал другой мужчина.
Я оглянулась. Это был Рендлешем, все в тех же дурацких крокодиловых ботинках.
– Не глупи, девочка. Ты одна, а нас много. Но мы не хотим причинять тебе вред, – заверил Рендлешем, вынуждая меня уронить скальпель.
– Нет? А я-то сочла вас прирожденным садистом! – Я показала на людей, лежавших на лабораторных столах.
– Ошиблась, – заявил Теннисон, приближаясь ко мне. – Но ты определенно ценное приобретение, ты умна и опасна. Ты бы нам пригодилась.
– Да, я уже слышала… как корм для паразита.
Теннисон захохотал в ответ.
Я выдернула руку из пальцев Рендлешема:
– И что вы собираетесь делать, когда корабль разнесет это здание вдребезги? Вам понадобится нечто большее, чем флешка, чтобы сохранить данные, полученные здесь.
– Ему нужна только она. – Теннисон посмотрел на потолок. – А она уже отправилась наверх, чтобы остановить его. А мы уже замечали признаки жизни в нашем образце. К тому времени, когда они за ним явятся…
– Будет слишком поздно? – спросила я.
– Именно.
– Для них или для нас?
– Для них, конечно.
– Вы не сможете контролировать организм, дремлющий в этом камне, доктор. Это быстро размножающийся паразит, его необходимо уничтожить. Он сожрал всех обитателей планеты по соседству с планетой Сайруса меньше чем за сорок восемь часов, до того как Хамок успел уничтожить все, кроме единственного обломка.
Я кивком указала на камень. И только теперь заметила, что образец выглядит иначе, чем в лаборатории доктора Зорбы. Он стал более пористым, как бы изношенным. Может, от него отделяли куски, а может, дело в атмосфере – в этом помещении было теплее, чем в лаборатории доктора Зета, и более душно, и кислорода меньше. Здесь изменяли среду, чтобы оживить паразита, как и предполагал Сай.
Второй ученый снял шлем:
– Кто тебе рассказал такое?
Я разинула рот:
– Доктор Брамбергер? Вы… вы работаете на «Великую дюжину»?!
Профессор смутился.
Я покачала головой:
– А доктор Зет уже несколько месяцев вас ищет. – Мне даже смотреть на него было противно. – Я рада, что его здесь нет, его бы приступ хватил из-за того, во что вы превратились.
– Байрон был здесь? И где он? С ним что-то случилось? – заволновался Брамбергер.
– Он отправился в кампус, чтобы попытаться спасти, кого удастся. А вы хоть помните, каково это, доктор? Быть на стороне добра?
Но доктор Брамбергер лишь на мгновение позволил себе смутиться.
