Саша сначала страшно смутилась оттого, что Трошкин перепоручает кому ни попадя столь личные, почти интимные слова, а потом разозлилась, тем более что Марина смотрела на нее ехидно и выжидательно, хотя и прикидывалась овцой.
— И все? — спросила Саша с самым невинным видом.
— Что все? — не поняла Марина.
— Больше он ни о чем вас не просил?
— Что вы имеете в виду? — насторожилась секретарша.
— Ну, он не просил вас посмотреть на меня с вожделением? Или поцеловать?
Марина, совершенно не готовая к такому отпору, молчала.
— Жаль, — грустно сказала Саша. — Но за розочки спасибо. Передайте Александру Дмитриевичу, что я очень тронута.
Она взяла розы и убежала в отдел креатива, поклявшись себе не заходить сегодня к президенту фонда. Как только она скрылась за дверью приемной, Трошкин выглянул из кабинета и вопросительно посмотрел на Марину:
— Ну как?
— По-моему, она обиделась, — сказала Марина.
Через час Трошкин зашел к креативщикам, забрал Сашу и повез ее на ленч в ресторан «Прага». Он был мил, весел, говорлив и доволен собой.
— Работать надо, Сашенька, у меня сейчас очень важный, можно сказать, переломный момент в жизни. Но как? Скажите — как, если все мысли только о вас о ненаглядной.
— И вы говорите все это прямо мне? — изумилась Саша. — Минуя вашего секретаря?
— Вы правы, — вздохнул Трошкин. — Я допустил непростительную бестактность и полностью принимаю ваш упрек. Простите. Но я действительно все время думаю только о вас и не могу скрыть своих мыслей ни от кого…
— Ужас. — Саша сделала большие глаза. — Я вам мешаю, Александр Дмитриевич. Значит, необходимо решительно убрать меня из вашего окружения. Да, думаю так будет правильнее.
— Ни в коем случае! — Трошкин строго погрозил ей пальцем. — В том-то и проблема, что если вас, как вы выразились, убрать, то я вообще не смогу работать.
— Что же делать? — взволнованно спросила Саша.
— Не знаю. Но опыт, сын ошибок трудных, подсказывает мне, что вместе мы справимся.
— Вместе? — Саша посмотрела на Трошкина строго, показывая, что о «вместе» говорить, как минимум, рановато.
— Вместе. Вы ведь мне поможете? — улыбнулся Трошкин. — А то я пропаду.
— Не пугайте меня, — отмахнулась Саша. — Когда вы так говорите, мне начинает казаться, что речь идет о чем-то неприличном.
— Неприличном? — Трошкин удивился. — Как это?
— Вы не знаете, что такое — приличия, а что — нет? — в свою очередь удивилась Саша.
— Не знаю, — признался Трошкин. — Уж извините. И расскажите, мне страшно интересно.
— Неприлично чавкать на званом обеде, — сказала Саша. — И сморкаться в занавеску. А еще — напиваться, как свинья, и падать лицом в салат.
— Ах это… — разочарованно протянул Трошкин. — Нет, не волнуйтесь, Сашенька, ничего такого я вам не собирался предлагать. И в мыслях не было.
— В перечень неприличностей можно внести еще кое-что… — пробормотала Саша.
— Не надо, зачем же, — отказался Трошкин. — Я все понял.
— Кстати, Александр Дмитриевич, — встрепенулась Саша, — а что собой представляет ваш друг Вадим Сергеевич Иратов?
Трошкин посмотрел на Сашу внимательно, слишком внимательно, как ей показалось, и пожал плечами.
— Вы не знаете? — удивилась Саша.
— Друг — слишком сильно сказано. Мы были компаньонами, у нас были общие дела. Он умен, энергичен, ловок. Что вы хотите услышать?
— А теперь у вас нет общих дел?
— Теперь — нет, — жестко сказал Трошкин.
— Почему? Вы поссорились? Он вас подвел? Или…
— Или. — Трошкин дал понять, что не расположен беседовать на предложенную тему. Но Саша не намерена была идти на поводу у капризного собеседника.
— Ладно, не хотите рассказывать — не надо, — обиженно сказала она. — Договоримся так: я к вам не лезу, но и вы меня ни о чем не спрашивайте.
— Нечестный приемчик, — улыбнулся Трошкин. — Ниже пояса.
— Ну и что? — Саша дернула плечом.
— Сдаюсь. — Трошкин поднял ладони кверху. — Но сначала объясните мне, почему вас интересует Иратов.
— Здрасьте! Я — политический журналист, а он — будущий губернатор.
— И все?
— А разве этого мало?
— Мы не поссорились, а как бы правильнее сказать? Разошлись во взглядах. Так бывает. — Трошкин погрузился в тяжкие раздумья. Его лицо доходчиво демонстрировало, что мысли об Иратове для него мучительны; что он гонит их от себя, а они, жестокие, его преследуют, и он страдает. Трошкину не терпелось немедленно сообщить Саше нужную информацию и, главное, правильную ее интерпретацию, но он понимал, что торопиться нельзя. Для того чтобы информация «легла в лузу», то есть была воспринята, ее следует попридержать. Не навязывайте собеседнику фактов, не предлагайте их сами, а заставьте его тянуть из вас эти факты клещами, заставьте просить и клянчить, и все у вас получится.
— Странный вы человек, — вдруг сказала Саша. — Вас не поймешь. Как переменная облачность.
— Да? Звучит красиво. Как изысканный комплимент, — кокетливо сказал Трошкин.
— Это не комплимент, а совсем наоборот. Хуже переменной облачности только стихийные бедствия. Потому что всегда попадаешь не в масть. Подул холодный ветер, солнце пропало — бежишь потеплее одеваться. Только оделась — появляется солнце, становится жарко, опять надо переодеваться.
— Вы хотите сказать, что…
— Вот именно. — Саша не скрывала осуждения. — Вы то скрытничаете, то откровенничаете, то распахиваете объятия, то уходите в глухую оборону.
— Готов распахнуть объятия, но только с тем условием, что вы не откажетесь в них упасть. Идет?
— С условием? Нет, не идет. В том, чтобы упасть, никакого трюка нет. Удержаться от падения — вот задача, — сказала Саша. — Обойдусь без вашей информации.
— Ладно, — сдался Трошкин. — Клянусь говорить правду, и только правду. Спрашивайте.
— О господи, я не об этом, что вы как на допросе. Я о стиле.
Трошкин усмехнулся:
— То есть вопросов больше нет?
Саша засмеялась:
— Глупо было бы не воспользоваться, правда? Журналистский зуд — разрешают задать вопрос, значит, надо срочно спрашивать. Расскажите мне о Светлане Григорчук.
Трошкин вздохнул с облегчением — наконец-то. Сама попросила.
— Раз вы спрашиваете меня, значит, вам уже рассказали о наших с ней отношениях. Впрочем, секрета я из этого не делаю, что было — то было. Света — сложный человек. И довольно несчастный. Не потому, что ее жизнь так рано и нелепо оборвалась, а потому, что она все время гналась за лучшей участью, тратила на эту дурацкую гонку все силы и потому радоваться жизни не умела. Казалось бы — молодая, красивая, одаренная женщина, есть все данные для счастья… Или если не для счастья — никто же не знает, что это такое, — то для удовольствия. Нет, она откладывала все на потом.
