— Не слышу! — отозвалась Анни.
И она с облегчением и с удовлетворением опустила свои руки, а в них, повисшие прутья. Сейчас она его не боялась. А дальше будет видно по обстоятельствам. Он молча затих. Возле его головы была большая мокрая лужа. И под ним тоже! Ну, это естественные последствия, при данном наказании. Анни устало выдохнула и медленно побрела в свою комнату. У неё разламывалась спина и ощущение было такое, что в эту ночь она разгрузила вагон с камнями. Ее наказуемый, только и смог, повернув голову, с ужасом посмотреть ей в след! Она даже почувствовала, как злой огонь прожег её спину.
Два дня он завтракал, обедал и ужинал в своей комнате и вообще никуда не выходил. Когда вернулся граф, он вынужден был спуститься к ужину к столу. Был молчалив и закрыт. Таким его еще никто не видел. Украдкой, с яростным взором, он посматривал на Анни, когда она этого не видела. Граф почувствовал что-то неладное, но ничего не понимал. За столом разговаривал только сам хозяин и изредка Анни отвечала на его вопросы. От младшего хозяина дома, никто не услышал даже слова, только все видели, что сидит он на стуле натянутый как струна и ни разу не облокотился на спинку стула, как это делал всегда. Граф озадаченно хмыкнул и решил все выяснить позже у Доры. А когда все узнал, от удивления еле пришел в себя. Он некоторое время не знал как ко всему этому отнестись! Но, потом все звенья сложились в одну, и он решительно пошел на разговор к сыну. Ко всему испытанному, тот получил еще угрозы со стороны отца, и как раз-таки в теме лишения наследства, если каким-либо действием затронет новую хозяйку этого дома! Еще ни одного человека в своей прозябающей жизни он ненавидел с такой яростью, как Анни!
ГЛАВА 33
В больнице царил хаос, как всегда. Анни с удивлением для себя выяснила, что одной из самых страшных болезней господствовавшей в жизни — является не сыпной тиф и не туберкулез, а сифилис. Презервативы в начале 20 века только-только стали применятся и это слово до конца не соответствовало ситуации, о них только узнавали и большинство людей к ним относилось с недоверием, кто-то с удивлением, а кто-то с предопределением. В городской же больнице, где работала Анни пациентами, были крестьяне, рабочие, мелкие служащие, люди с очень низким денежным доходом. Средствами предохранения, разумеется, там никто не пользовался и требуется еще сказать, что внутренняя атмосфера семейных отношений господствовала с архаичными традициями. Женщина в семье не пользовалась уважением и не имела практически никакой правовой помощи. Воля супруга должна была исполнятся беспрекословно, а супруга меньше всего беспокоили проблемы супруги, и никто не интересовался желаниями женского пола, о чувстве собственного достоинства никто не слышал, положение полу-рабыни считалось естественным состоянием вещей. Женщины, ставшие пациентами больницы, вскрывали так или иначе свои насущные проблемы и становилось так очевидно, что одно взаимосвязано с другим. А сколько женщин умирало в послеродовой горячке? Да, это было горе, семья теряла члена семьи, который больше других давал своим детям тепло и любовь, заботу. Но …практически в каждой семье происходила смерть, не матери, так ребенка, и это превращалось в обыденность, которая притупляла чувства и ожесточала сердца. Молодой девушке, только входившей в жизнь с открытым сердцем и широко открытыми глазами было трудно принять эту действительность и к ней привыкнуть. Тягостное чувство стало ежедневно оставлять у неё работа. Все заметили, а Хелен даже сказала однажды:
— Бросай ты свой бедлам и переходи в нашу клинику, иначе превратишься в высохшую мумию. Хотя… — и она махнула рукой, — я поняла одно, перед болезнями и, правда, все равны, только богатые умирают красивее, в чистой накрахмаленной постели и их не ужасает мысль, как без них теперь выживет семья!
Граф фон Махель также не однократно предлагал перейти на работу в клинику. Там она была бы более свободна в отношении графика работы и там не так близко принимала бы к сердцу смерь пациента, ибо, пусть это и кощунственно звучит, но правда, семья не оказывалась на краю пропасти, если теряла главу семейства, деньги позволяли продолжать жить ни в чем не нуждаясь, дети не умирали с голоду и не вынуждены были надрываться на тяжелых работах, чтобы поесть.
Как всегда, Анни советовалась во всем с Игн. Он видел, как она переживает по всякому поводу и ходит как тень, после неудавшейся операции. Иммунитета так все еще у неё и не выработалось. Но …Это был Игн. Он же менялся и менялся совершенно в другом направлении. Его марксистские взгляды преобладали все больше. Он уже не находил общего языка со своим отцом, ведь корни у него были дворянские. Он готов был работать бесплатно, только бы что-то менялось в этой жизни к лучшему. Он просто изнурял себя работой и выносил её тяготы как оловянный солдатик. Его бесило, когда кто-то, хотя бы только намеком разделял людей на тех, кто достоин лучшего ухода и отношения, и тех, кому и так сойдет. Вентиляция была только в операционной, а должна была быть в каждой палате и смотровом кабинете. Не во всех помещениях имелся водопровод. Туалеты были общие, разделенные только на женские и мужские. А можно себе представить, что стоило больному человеку отстоять очередь в туалет, когда тебе стоячее положение само по себе давалось с трудом. Все знали, что бедные люди, чаще всего затягивали развитие своей болезни до последнего и уже в самых крайних случаях обращались к врачам. В деревнях лечились самогонкой и пиявками, травами. Все! Второй болезнью, по своему масштабу — был туберкулез. И в больнице не было ни одного пациента, который вылечился бы. Потому что приходили в самой последней стадии этого заболевания, когда жидкости уже полно было в легких, пальцы рук и ног утолщены и пульс неравномерный. Практически, в больницу приходили, чтобы умереть. Игн любил бедных людей, работяг, и не любил господ. По своей сути, ему вообще было невыносимо, кому-либо подчиняться, и он служил только тому человеку, которого уважал!
— Когда Анни спросила его, не исполнить ли ей желание своего
