Она помнила цвет майки Джо и отсутствующее выражение его лица. Она помнила аромат роз на своем заднем дворе, и порывы прохладного ветра на своих мокрых от слез щеках во время поездки в стареньком автомобиле матери. Она помнила мягкую шерсть Бизер под своими пальцами, ласковое урчание кошки, голос матери, убеждавшей ее, что душевная рана заживет и жизнь ее со временем наладится.
Габриелла вошла в комнату отдыха, превращенную ею в мастерскую. Коробки и ящики с эфирными маслами, а также препараты для ароматерапии стояли штабелями у стен, преграждая доступ лучам утреннего сентябрьского солнца. Габриелла старалась быть постоянно чем-то занятой, чтобы не думать и постараться хотя бы на время забыть, что сердце ее разбито.
Со времени приезда в дом деда она всего раз ездила в Бойсе — подписать бумаги, предлагающие на продажу магазин. Габриелла зашла к Фрэнсис, договорилась о стрижке травы на лужайке перед домом. Еще она забрала всю пришедшую на ее имя почту, вытерла с мебели пыль и проверила сообщения на автоответчике.
От человека, которого Габриелла больше всего хотела услышать, не было ни слова. Один раз ей показалось, что она слышит свист попугая, но больше на пленке ничего не было, и Габриелла решила, что звонил какой-нибудь телефонный хулиган.
Она не получала от Джо никаких известий и не видела его с той ночи, когда он стоял на пороге ее дома и говорил ей, что она спутала секс с любовью. С той ночи, когда Габриелла призналась ему в любви, а он сбежал от нее, как от прокаженной. Сердечная боль напоминала о себе каждое утро, когда Габриелла просыпалась, и ночью, когда засыпала. Джо приходил к ней в снах, но наутро она ощущала пустоту и одиночество и больше не испытывала потребности писать его портреты. Габриелла не брала в руки кисть с того дня, когда Джо ворвался в ее дом в поисках картины Моне, принадлежащей Хилларду.
Габриелла направилась к рабочему столу, где стояли флаконы с эфирными маслами. Жалюзи на окнах были опущены и не позволяли проникать внутрь губительным для масел солнечным лучам, но Габриелле не требовалось смотреть, чтобы найти среди остальных флакончик с сандаловым маслом. Она сняла крышку и поднесла склянку к носу. И тут же перед ее мысленным взором возник Джо. Его лицо, его горящие жадные глаза, смотрящие на нее из-под опущенных век, его влажные от поцелуя губы.
Как и вчера, и позавчера, горечь переполняла Габриеллу до тех пор, пока она не закрыла флакон и не поставила его обратно на стол. Нет, Габриелла пока не превозмогла свою боль. Пока. До сих пор ей больно, но, возможно, завтра ей станет лучше. Может быть, завтра она ничего не почувствует. Возможно, завтра она окажется готовой вернуться к себе домой и найдет в себе силы продолжать жить своей жизнью.
— Я принесла тебе почту, — заходя в мастерскую, сказала Клэр.
На одной ее руке, согнутой в локте, висела корзина со свежесрезанными травами и цветами, в другой Клэр держала большой конверт из плотной бумаги.
— Сегодня утром мне был знак, — сообщила Клэр дочери. — Должно произойти что-то хорошее. Йоланда обнаружила на лилии махаона, а ты знаешь, что это означает.
Нет, Габриелла не знала, что означает увиденная в саду бабочка, но предполагала, что та, по-видимому, проголодалась и искала пищу. С тех пор, как мать предсказала ей горячего смуглого любовника, Габриелла болезненно воспринимала ее пророчества и о бабочке спрашивать не стала. Тем не менее объяснение Клэр не заставило себя ждать.
— Ты получишь хорошую весть, — сказала она, протягивая дочери конверт. — Махаон всегда приносит хорошие вести.
Взяв из рук матери конверт и разрывая его, Габриелла узнала почерк Фрэнсис. Внутри оказались ежемесячные счета за коммунальные услуги и всякая малозначительная корреспонденция. Но два послания сразу привлекли внимание Габриеллы: конверт из дорогой бумаги от мистера и миссис Хиллард и второй, попроще, — из тюрьмы штата Айдахо. Габриелла узнала почерк. Кевин.
На несколько секунд ее охватила бурная радость, словно она получила известие от старого друга. Но вскоре радость сменилась злостью, к которой примешивалось огорчение.
Габриелла не разговаривала с Кевином с момента его ареста, но от его адвоката узнала, что, проведя в неволе три дня, Кевин пошел на сделку с полицией. Он пел, словно соловей в брачный период, сообщая информацию, называя имена, и потребовал в обмен на сотрудничество снятия с себя части обвинений. Он назвал всех коллекционеров и торговцев, с которыми вел дела, а также имя вора, нанятого для кражи картины у Хилларда. Наказание Кевину смягчили, он получил пять лет тюрьмы, но выпустить его пообещали через два года.
Габриелла подала матери конверт Хиллардов.
— Если тебе интересно, можешь почитать, — сказала она и, взяв письмо Кевина, ушла в другую комнату.
Когда Габриелла вскрывала толстый конверт, руки ее дрожали. Ей на колени выпало четырехстраничное письмо на бланках исправительного учреждения, и Габриелла пробежала глазами по написанным наклонным почерком строчкам.
«Дорогая Габи! Если ты читаешь это письмо, то существует надежда, что ты даешь мне возможность объяснить свое поведение. Прежде всего позволь сказать, что я прошу извинения за боль, несомненно нанесенную мною тебе. Это никогда не входило в мои намерения, да я и не мог представить, что мои дела негативно отразятся на тебе».
Габриелла остановилась. Дела? Неужели он называет этим словом укрывательство краденых картин и антиквариата? Она покачала головой и снова обратилась к письму. Кевин писал об их дружбе и о том, как много она для него значила, о добрых временах, проведенных вместе. Габриелла почти уже начала испытывать жалость к нему, когда письмо неожиданно обрело иной, безжалостный тон.
«Я знаю, что многие считают мои действия преступными, и, вероятно, они правы. Укрывательство и торговля краденым противозаконна, но моим единственным настоящим преступлением является то, что я хотел слишком многого. Я хотел хорошего в жизни. И за это я отбываю более суровое наказание, чем те, кто нападает на людей. Истязающие жен и насилующие детей имеют более короткие сроки, чем я. Я пишу об этом с одной целью: придет время, и мои преступления покажутся по сравнению с другими ерундой. Кому нанесен урон? Богачам, имеющим страховки на все?»
Габриелла уронила письмо на колени. Кому нанесен урон? Неужели он это серьезно? Она быстро пробежала глазами оставшуюся часть письма, содержащую рассуждения и извинения. Кевин нашел для Джо несколько нецензурных эпитетов, высказал предположение, что Габриелла окажется достаточно разумной, чтобы понять, что Джо использовал ее лишь для того, чтобы добраться до него, Кевина, и выразил надежду, что она уже бросила «этого неудачника». В конце письма Кевин просил ее ответить, если они по-прежнему остаются друзьями.
