— Да. Точно помню.
— А Павел Николаевич?
— Н-не знаю…
Повисла пауза.
— Ну напрягись, Сергей Иваныч, напрягись!
Гриньков напрягся, но вспомнить, где в это время находился пожилой актер Козлов Павел Николаевич, так и не смог.
— Слушай, а может, это он?
От волнения Санек забыл о роли пьяненького и убитого горем.
— Смотри-ка, ты даже протрезвел, — удивился Гриньков.
— Протрезвеешь тут… — нехотя буркнул Игнатов.
В доме у Павивановой и Крученкова Игнатова приняли со всем радушием — супруги всегда демонстрировали готовность помочь человеку в несчастье. И даже помогали иногда, когда отвертеться не представлялось возможным. Но чаще все-таки просто создавали себе имидж людей влиятельных и пекущихся о благополучии каждого в родном коллективе, мечта стать во главе которого не оставляла эту энергичную пару.
— А я помню! — воскликнула Павиванова в ответ на вопрос Игнатова. — Я помню — Павел Николаевич стоял посередине лестницы. То ли он поднимался, то ли спускался сверху… Ой! — спохватилась Павиванова. — Ты что, его подозреваешь?! Но этого не может быть! Козлов — уважаемый человек, заслуженный артист, он не мог!
— И мотива тут нет, — поддержал Крученное задумчиво. — Ну вот какой у него может быть мотив?
— Хрен его знает, — пожал плечами Санек. — Вы только ничего ему не говорите.
— Нет, конечно! — воскликнула с жаром Павиванова.
Однако на следующее же утро чуть свет Игнатова разбудил телефонный звонок.
— Ты чего там копаешь под меня? — забыв поздороваться, закричал в трубку Павел Николаевич. — Ты чего шьешь мне двойное убийство? Ты видел, как я поднимался по лестнице? Нет? Ну и заканчивай свои следственные мероприятия! Не то я сам пойду в прокуратуру и скажу, что Тучкову-то уж точно ты убил! Скажу, что видел тебя там — пусть разбираются. Ты меня понял?
— Понял, — сонно кивнул Санек.
— Ну вот и хорошо. Гуляй пока что на свободе.
В трубке послышались гудки. Санек немедленно набрал, номер редакции газеты «Такая жизнь». Георгий Паредин был уже на своем рабочем месте.
— Информация принята, — сказал он бодрым голосом, когда Александр поведал ему о произошедшем, — берем на заметку Козлова.
На этот вечер у Санька был запланирован визит к Станиславу Юрьевичу.
— А я думал — когда ж ты ко мне-то заглянешь? — встретил его вопросом Провоторов. — У всех побывал, а меня избегаешь. Подозреваешь, может быть? Ну, что нарыл? Рассказывай.
От такой прозорливости актера Санек опешил, и весь сценарий его поведения в гостях пошел насмарку. Молча достав из полиэтиленового пакета бутылку, Санек прошествовал вслед за хозяином на кухню.
— Ты только плакать тут не вздумай. Не люблю.
— С чего ты взял? — робко попытался вернуть позиции Санек, но Провоторов с беспощадным цинизмом вновь «вырубил» его:
— Брось, я все знаю. Ходишь, плачешь, как будто бы горем убитый, а сам выспрашиваешь — что да как. Кто где стоял, кто говорил последним с твоей Веркой.
— Не с Веркой, а с Верой Васильевной, — уже начал заводиться гость.
— Пусть будет с Васильевной, — согласился хозяин.
Провоторов жил один. За свою пятидесятилетнюю жизнь он успел развестись с тремя женами и сейчас состоял в довольно странных отношениях с четвертой, называя ее приходящей невестой.
— Я человек серьезный, — объяснял он свою жизненную позицию, — всякие фигли-мигли не люблю. И потому любовниц не держу. У меня либо жена, либо невеста. Но в дом больше бабу не пущу на постоянное времяпребывание. Я люблю, чтобы в доме порядок был, а от них только грязь по углам и полное отсутствие обеда.
У Провоторова и в самом деле было на удивление чисто. В маленькой кухне блестел кафель над раковиной и плитой, в шкафчике стояла чистая посуда, рюмки, которые он доставал оттуда, были хрустальными и тоже прозрачно-чистыми. На сковородке что-то шкворчало. Оказалось — жареная картошка с салом. Он ловко нарезал огурцы с помидорами, разложил по тарелкам картошку и скомандовал:
— Ну… разливай.
Санек понял, что в этом доме номер с «якобы пьяным» не пройдет. Провоторов строго следил, чтобы гость пил наравне с хозяином и даже больше. А когда тот уже был под хмельком, заявил:
— А вот теперь рассказывай все по порядку.
— Что? — опешил Санек.
— Все! — коротко ответил хозяин дома.
«Ну, зараза, — подумал Санек, — и вправду умный, как не знаю кто». Но делать было нечего. Раз его, что называется, раскололи, не оставалось ничего другого, как только полная откровенность с собеседником. Да и вообще-то надоело ему уже в Штирлица играть. Хотелось с кем-то душу отвести. Поговорить по-настоящему, как мужик с мужиком. Напряжение, накопившееся в Александре за последнее время, вдруг полностью ушло, и он по-настоящему расплакался. Как ни странно, Провоторов ни слова ему не сказал, вероятно, поняв, что эти слезы — настоящие.
— Я даже не могу понять, — всхлипывал Санек, — любил я Верку или нет. Но человек же все-таки! Да и привык я к ней. Какая бы сякая ни была, а мы с ней прожили почти что десять лет. Знаю — рога она мне наставляла. Так ведь и я… Что я — терялся, что ли? Она прощала мне, и я прощал… Так и жили. Она зато нежадная была. Гости придут — все на стол мечет. Деньги мы даже не считали с ней. Они у нас в коробочке лежали в серванте, кому надо — тот брал. Есть — есть, нет — значит, нет. Покупали и ей, и мне, что надо. И вообще, знаешь она не зануда была. Веселая. Компании любила. На всякие тусовки к вам, в театр, не ходила одна — всегда со мной. Я до нее жил с женщиной… Вот та была зануда. Запилила! То нельзя, это нельзя. Рюмку выпьешь, так дома скандал. Сама никуда не ходила и меня не пускала. Даже с друзьями на рыбалку. А Верка — нет. Верка была другая. Правду говорю. — Он снова всхлипнул.
— Ну и чего нарыли вы с этой новенькой актрисулей? — спросил Провоторов, когда гость успокоился.
— О-о, ты и это знаешь? — удивился Санек.
— Ой, Господи, секрет полишинеля, — вздохнул Стас.
— Не нравится мне вот что в этом деле, — заговорил, все больше увлекаясь, Александр, — этот ваш Павел Николаевич…
— Козлов, что ли?
— Он самый. Гриньков сказал, что, перед тем как это все произошло, Верка моя шепталась с Пуниной. А Козлов стоял рядом и подслушивал. Больше Гриньков не видел ничего — отвлекся. Но зато Павиванова видела, что Павел Николаевич после падения стоял на лестнице — то ли спускался сверху, то ли хотел подняться, но передумал.
— Ты говорил с ним?
— Он сам сегодня позвонил с утра пораньше. На все корки разнёс меня. Вот сука эта Павиванова! — произнес с чувством Александр. — Ведь сама мне его заложила — и сама же и позвонила ему, меня подставила.
— Она такая, — кивнул Стас, — сколько раз продавала меня. А ты заметил, как она разговаривает с мужиками? Прямо в морду лезет.
— Обнюхивает?
— Ну. Чуть учует — бежит докладывать Мире Степановне: «Провоторов напился опять…» До печенок достала. Ну ладно, хрен с ней, перейдем к нашим баранам. Значит, ты на Павлушку грешишь? — Он надолго задумался. Потом встряхнулся и произнес: — А мотивы? Хотя… Павлушка тоже, как и Мирка, по природе злой. Таким родился. И у него нет перспективы получить народного. Да… это может быть мотивом.
— Что? Неужели звание? Ты думаешь, что из-за звания… Да нет, не может быть.
— И очень даже может. Ты бы видел их морды, когда дают другому звание или большую роль! Они же просто сумасшедшие! Господи, — широко перекрестился Провоторов, — спасибо тебе, что избавляешь меня от зависти! Как посмотрю на них в такой момент, так веришь ли — даже жалко становится. Из-за чего страдают люди! Из-за какого пустяка! Им судьба все дает — а им все мало. Так и глядят, как бы другой не хапнул больше. Они… они же просто-напросто больные!
— Вообще-то Верка моя тоже… тоже была больная в этом смысле. Как-то увидела вашу Ларису в роли леди Гамильтон…
— У-у… Когда это было!
— Давно. Так вот, шли мы с ней после премьеры — и она всю дорогу плакала. Завидовала той. Ей же все хлопали. Она и правда хорошо играла. Этого Верка прямо не могла вынести. Переживала даже больше, чем из-за званий.
