Чувство радостного облегчения освежающей струей вливалось в грудь Моники.
Дома, на улице Боэти, ее не ждали. Не было и ключа. Пришлось оставить сундуки у швейцара, взять автомобиль и ехать ночевать в гостиницу. Она так устала, что ни на что больше уже не реагировала, и легла, разбитая, точно после долгого-долгого пути, но не могла прийти в себя. Безмерная усталость примешивалась к радости избавления от унизительной пытки. Она отдыхала, лежа в постели, точно после смертельной болезни вступала в период медленного выздоровления.
Но Чербальева, догадываясь обо всем по намекам, — Моника из гордости не рассказывала подробностей — проявила в эти дни самую искреннюю дружбу. Она дежурила у кушетки, охраняла Монику от ненужных визитов, телефонных звонков и неприятных писем. Режи писал письмо за письмом.
Но Монику уже не трогал этот характерный, знакомый почерк. С какой радостью она еще так недавно переписывала целые страницы, испещренные им, а теперь, не распечатывая конвертов, бросала их в печку. Бумага скручивалась, сгорая, но ни единый отблеск прежнего огня не вспыхивал в мрачных глазах Моники. Он приходил несколько раз сам. Его не принимали. Он возвращался после этих безрезультатных попыток с опущенной головой и видом убийцы. Прохожие оборачивались, встречая его странный взгляд.
В конце недели Чербальева уговорила Монику написать г-же Амбра. У г-жи Амбра был грипп, и она не могла приехать сама. Удивленная молчанием Моники, в конце недели г-жа Амбра коротенькой записочкой сообщила ей одновременно и о своей болезни, и о желании с нею повидаться. Что с ней? Ее обязательно ждут в воскресенье к завтраку и, если можно, одну. Будут только Виньябо и Бланшэ.
Бланшэ?… Нет! Моника с ним не хотела встречаться. Потом, может быть… Нужно отдохнуть, забыться… Все, напоминающее ядовитую любовь Режи, внушало ей в те дни почти физическое отвращение, бросало черную тень на весь мир. Она ответила на приглашение категорическим отказом, но попросила г-жу Амбра приехать на улицу Боэти.
Г-жа Амбра приехала на другой же день, а вечером увезла Монику к себе в Воскрессон.
Завтрак кончался. Моника, сидящая против г-жи Амбра, положив локти на стол, внимательно слушала Бланшэ.
Чистя апельсин, он говорил:
— Послушайте, Амбра, вопрос не в том, можем мы или нет, если Германия не заплатит издержек, по праву занять Рейн навсегда. Что такое право? Юридическое — оно одно из самых неверных изобретений в мире. На деле же — право народов или отдельных личностей есть не что иное, как защита собственных интересов. Право заключается только в силе и в зависимости от этой силы меняется. Уверены ли мы, что она всегда будет на нашей стороне? Неужели мир, а с ним и мы будем зависеть вечно от этой химеры? Интернациональный ликвидационный займ? Европейская мирная конференция? Солидарность всей Европы?…
— Прекрасные мечты…
— Достаточно захотеть. Без веры в прогресс нет прогресса.
В эту минуту дверь в гостиную открылась. Вошла Рири. Ей стало скучно от долгого сидения за столом и от длинных разговоров, и она с разрешения г-жи Амбра унесла в детскую тарелку с десертом. Теперь она вернулась с кофе, изображая церемониймейстера.
— Милостивые государи и милостивые государыни, кофе подано!
Хлопая в ладоши, она расхохоталась и запрыгала.
— Вот я тебя поймаю, — стала ловить ее Моника.
Девочка, делая вид, что боится, побежала по гостиной. И когда Моника ее поймала, бросилась со счастливым криком на колени к Бланшэ.
Г-жа Амбра улыбнулась:
— Перестань! Ты надоедаешь дяде Жоржу.
Он удержал ребенка и погладил по голове. Старый холостяк отдыхал в тихой семейной обстановке среди друзей.
— О, простите, — сказал Бланшэ, беря из рук Моники чашку кофе. — Спасибо…
— Сахар положен… Как вы любите, три куска?
— Ну и сластена, — воскликнула Рири.
Г-жа Амбра сделала ей для виду замечание, но все четверо рассмеялись. В светлой комнате было уютно. Топился камин. Зимнее солнце золотило опадающие деревья.
— Я иду в сад, — сказала Рири, получив кусочек сахару из чашки крестной.
— Иди, детка.
Моника сидела, утопая в глубоком кресле рядом со шкафом. Ей было хорошо. Ее растрогала чуткая деликатность друзей и Бланшэ, старавшихся за завтраком отвлечь ее от горьких мыслей. Их широкие взгляды открыли перед ней новые горизонты, новый мир, и она, колеблясь еще, стояла на пороге его, жмуря глаза, точно человек, ослепленный ярким светом после долгого пребывания во тьме. Эгоизм страсти сделал ее надолго равнодушной ко всему, что не было «Он» и «Она». И вот снова с живой радостью, удивляющей ее, Моника снова жила в атмосфере свободных чувств и неограниченных мыслей — дышала всей грудью после душной тюрьмы.
Режи? Она больше его не вспоминала. Он умер для нее в ту минуту, когда она в последний раз увидела в окне его черный, мстительный образ… Она вырвала его из тела и души. И теперь, с инстинктивной верой молодости, еще разбитая, но совсем свободная, искала выздоровления при помощи наилучшего лекарства — желания выздороветь.
Мужчины продолжали разговаривать, а г-жа Амбра ласково смотрела на задумавшуюся Монику. Она была счастлива, видя, что Моника успокаивается. Бедная девочка! Она сама накликала это горе. А счастье ждало ее, быть может, рядом… Здесь…
Разве они с Бланшэ не созданы друг для друга? Влюбиться в Буассело!.. Г-жа Амбра не знала человека более антипатичного.
Подсев к Монике, она взяла ее за руки и сказала:
— У вас прекрасный вид, деточка. Я так довольна, что вам у нас хорошо…
— Я отдыхаю, — сказала Моника, глядя через головы Бланшэ и Амбра на бледно-бирюзовое небо, на золотое осеннее солнце.
— Правда, — воскликнул Бланшэ. — А что, если пройтись по саду? Рири нас зовет.
— Наденьте пальто, — сказала г-жа Амбра.
Бланшэ открыл стеклянную дверь. Приятная свежесть наполнила комнату.
Они спустились по ступенькам и пошли по хрустящему гравию.
— Подождите, Моника, я возьму шаль, — попросила г-жа Амбра.
Моника поднялась по ступенькам. Бланшэ, элегантный и живой, жестикулируя рядом с согнувшимся Амбра, провожал ее нежным взглядом… Неожиданно, каким-то неясным внутренним чувством Моника ощутила чье-то постороннее присутствие и быстро обернулась. Стеклянная дверь, ведущая на полянку, отворилась. Крик замер на губах Моники. Режи стоял перед нею, в шляпе, засунув правую руку в карман. Похудевший, он свирепо смотрел на нее ввалившимися глазами. Ошеломленная Моника пробормотала:
— Как… вы… сюда… попали?…
