— Нет, не нужно. Лучше уж мне согласиться на это шоу. Должно же у меня хоть что-то быть в жизни! — печально воскликнула Маша, кусая губу.
— Не хнычь! — строго сказала Рита. — Когда ты хнычешь, ты снова похожа на Эдикову жену! Тебе это не идет.
Маша не выдержала и рассмеялась. Что и говорить, Рита умеет расшевелить. Однако сохранять бодрый вид — довольно утомительно.
— Ладно уж, иди, — поспешно проговорила Маша, чтобы снова не впасть в уныние. — Если я до сих пор не на кладбище, то только благодаря тебе. Ты настоящая подруга.
— И на том спасибо. Думаю, ты в курсе, что Иван и я — всегда к твоим услугам.
— Иди, иди.
— Я-то, конечно, пойду. У меня дел по горло. А тебе советую на забывать, что тебе еще должен позвонить твой полковник! Только имей в виду, что вообще-то вокруг полно других мужчин и все они — голодные волки. У тебя великолепное тело, потрясающие ноги. Даже абсолютно фригидный господин Зорин начинает пульсировать при твоем появлении. Стало быть, без работы ты не останешься. Вообще, способные журналисты и журналистки — его слабость.
— Ну это нам известно, — сказала Маша. — Он так трогательно опекает бойцов своего невидимого фронта… Кстати, ты, кажется, говорила, что с ним придет еще какая-то шишка?
— Всего-навсего наш спонсор. Один из директоров нефтяного концерна.
— Я надену самую короткую юбку и самую прозрачную блузку.
— Дурочка, — улыбнулась Рита. — Единственное, что тебе нужно, — это хорошенько отоспаться. Почему бы тебе не вырубить телефон и не забыть обо всем на свете? Хотя бы ненадолго.
— Мне бы нужно позвонить маме, — вздохнула Маша.
Рита тут же сняла с плеча сумочку и трагическим жестом послала ее на диван.
— Пожалуй, мне и правда стоит остаться. Представляю, что с тобой будет после общения с ней!
— Не беспокойся… — не слишком уверенно начала Маша.
— Звони при мне, — перебила Рита, решительно усаживаясь на диван рядом со своей сумочкой. — Я буду обмахивать тебя салфеткой, когда мамочка тебя немножко отшлепает. Без секунданта на ринге тебе не обойтись.
Маша сняла трубку и непослушным пальцем стала набирать номер. Довольно странная штука: кажется, она вполне себя контролировала, была в здравом рассудке, сознавала себя взрослой женщиной, которую, может быть даже, все еще вожделел полковник Волк и которой предстояло вечером отужинать в обществе фригидного господина Зорина, начинавшего, однако, пульсировать при взгляде на ее коленки, и самого директора концерна, который… Да, она была взрослой женщиной, но, набирая номер квартиры на Патриарших, волновалась, как шестилетняя девочка.
Трубку снял отец.
— Это я, папа. Я только вчера прилетела в Москву.
— И только теперь соизволила нам об этом сообщить! — немного помедлив, ответил он.
Маша посмотрела на Риту, но та отвела глаза.
— Как вы тут, папа?
— Да мы-то чудненько, а вот твоему звукооператору черные, кажется, задницу отстрелили? Нечего сказать — прославился юноша.
Всего одна фраза. Вполне возможно, Маше даже необязательно было понимать слова. Даже если бы отец говорил на чукотском, ей было бы достаточно одной его интонации. Когда-то она пыталась спорить, оправдываться, защищаться. Все это в прошлом. Теперь ее глаза просто наполнились слезами — вот и все. Так бывало частенько, когда она слышала свое имя в устах родителей.
— Мама дома? — спросила Маша.
— А вчера у входа в метро, — продолжал отец, словно не слышал ее вопроса, — я видел, как митинговали какие-то люди. Между прочим, обсуждали, почему это наших славян убивают, а наших жидов нет…
— Ну и почему? — услышала Маша нетерпеливый голос матери, которая отняла у отца трубку.
— Здравствуй, Мария, — сказала мать. — Когда ты вернулась?
— Вчера поздно вечером, — солгала Маша. — Как ты? У тебя ужасно расстроенный голос!
Услышав последнюю фразу, Рита саркастически качнула головой и закурила.
— У меня все отлично, — отмахнулась мать. — Ты знаешь, — продолжала она, — а Катя уехала…
— Как? — не поняла Маша. — Совсем уехала?
— Типун тебе на язык! — проворчала мать. — В отпуск они уехали. На какие-то там банановые острова.
— А-а… — облегченно вздохнула Маша и неуверенно предложила:
— Может быть, зайдешь в гости?
К ее удивлению, мать не только согласилась — хотя обычно была весьма тяжела на подъем — но даже сказала, что сейчас и выходит.
— Ну что? — спросила Рита, когда Маша положила трубку.
— Кажется, все то же, — задумчиво ответила Маша. — Мне это с детства знакомо. Когда я слышу эти интонации в ее голосе, то мгновенно вспоминаю кафе-мороженое «Космос» и ту страшную рожу, которую отец нарисовал на бумажной салфетке…
— Кажется, у тебя начинается бред, — насторожилась Рита. — Какая рожа? Какая салфетка?..
* * *
В то далекое лето сестер неожиданно решили отправить не на дачу в Пушкино, а в пионерский лагерь. Чего, надо сказать, прежде никогда не практиковалось. Отправлять девочек в это культурно-оздоровительное учреждение, вроде детского ГУЛАГа, в семье Семеновых — да и в кругу их знакомых — считалось дурным тоном, если вообще не позорным плебейством. Но в то лето это был вынужденный шаг и суровая необходимость.
Дело в том, что родительнице вдруг во что бы то ни стало потребовалось отправиться в какой-то необыкновенный санаторий, а оставлять девочек на престарелую бабусю, оставшуюся к тому времени без дедушки, и на мужа, всецело поглощенного работой, было, естественно, нельзя.
В отличие от старшей Кати, которую эта новость повергла в ужасное уныние, младшая Маша была в полном восторге. Это и понятно — Катя не могла дождаться лета, чтобы отправиться на дачу, где у нее имелся «молодой человек», в которого она была влюблена, и отправляться вместо этого в какой-то задрипанный пионерский лагерь представлялось ей верхом унижения. В отличие от сестры. Несмотря на то, что вот уже минуло несколько месяцев после злополучного «письма Татьяны к Онегину» всяческие нежности между противоположными полами были Маше еще совершенно до лампочки, и привычной дачной скуке она с радостью предпочла неизведанную романтику пионерских костров, походов и прочих коллективистских мероприятий.
Итак, накануне отъезда в лагерь Маша сидела, скрестив ноги, на полу их общей с Катей комнаты, а престарелая бабуся скрупулезно пришивала меточки с фамилией на те вещи, которые предполагалось взять с собой. Держа во рту длинную белую нитку, она подавала Маше тщательно сложенные юбки и шорты, а та укладывала их в большущий чемоданище.
