Отец все-таки допил свой коньяк и только тогда кивнул Маше, которая больше не притронулась к мороженому и усердно готовилась к предстоящему испытанию.
Потом отец расплатился с официантом и нетвердой походкой двинулся к выходу. Маша понуро поплелась следом. Они взяли такси и скоро были в клинике. «Гинекологическое отделение» — прочла Маша на белой вывеске черные буквы, однако не придала этому особого значения.
— Ты обещала не плакать, — напомнил отец, когда они шли по больничному коридору к палате.
Когда Маша вошла в палату, то сразу увидела сестру Катю, которая сидела около маминой постели и читала книгу. Маша со страхом перевела взгляд на мать. Хотя она готовилась к этому моменту и обещала не плакать, через секунду она уже захлебнулась от рыданий. Мамино лицо было куда ужасней того черепа, который отец нарисовал на салфетке в кафе. Под запавшими глазами чернели огромные синяки, рот был напряженно приоткрыт и застыл в пугающем оскале. Мать не переставая стонала от боли и дико вращала глазами. Легкое одеяло, которым она была прикрыта, сбилось в сторону, и Маша увидела, что ее груди и живот залеплены пластырем и перебинтованы, а кожа вокруг пластыря и окровавленных бинтов густо вымазана йодом.
— Подойди, — простонала мать. — Посмотри на свою бедную маму!.. Дай ей воды, Катя. И скажи, чтобы она успокоилась… Это действует мне на нервы…
Как ни странно, привычное ворчание, слышавшееся в болезненных стонах родительницы, успокоили Машу без всякой воды. Она подошла и встала около Кати.
Вдруг мать увидела отца, который не решался войти и лишь осторожно просунул голову в дверь, и тут с ней начало происходить что-то кошмарное.
— Негодяй! — захрипела она и стала биться как безумная.
Кажется, она хотела сорвать с себя бинты и пластырь.
Катя вскочила с табуретки и побежала за медсестрой, а Маша закрыла лицо руками и боялась пошевелиться. Только услышав, что пришли врач и медсестра, она решилась открыть глаза. Врач говорил какие-то успокаивающие слова и положил свою большую мягкую ладонь на мамин лоб, а медсестра завозилась со шприцем, чтобы сделать внутривенное. Жидкость в стеклянном цилиндрике сначала окрасилась кровью, а затем поршень погнал жидкость в вену. Все это время мать не отрываясь смотрела на отца, который, нахмурившись, смотрел на нее. Действие лекарства оказалось почти мгновенным. Мать перестала биться, ее глаза затуманились, но она все еще продолжала всхлипывать.
— Как ты мог?.. Как ты мог?..
С этим риторическим вопросом на устах она и отключилась, а врач всех выгнал из палаты.
Домой ехали снова на такси. Отец болтал с водителем о ценах на бензин и на запчасти, а сестры, обнявшись, сидели на заднем сиденье.
— Если бы ты видела, что было утром! — прошептала Катя.
— А что было? — еще тише шепнула Маша.
Сестра рассказала, что после сделанной накануне операции мать чувствовала себя не так уж худо и попросила, чтобы к ней позвали мужа и старшую дочь. Когда утром позвонили из больницы, к телефону подошла Катя. Отца этой ночью не было дома. Он якобы всю ночь трудился у себя в конторе. Катя тут же перезвонила ему. Он приказал ей ничего не говорить Маше, и они вместе отправились в больницу.
— Это я во всем виновата, — вздохнув, прошептала Катя. — Я должна была это заметить и предупредить отца. Дело в том, что, когда они вошли и отец наклонился над матерью, чтобы чмокнуть ее в лоб, мать в упор разглядела у него на шее смачный бордовый засос. Да еще на воротнике следы губной помады. Когда она взвыла от отчаяния, он даже не попытался ничего отрицать.
— Я сделала все это для тебя, — крикнула родительница, — а ты подлец….
Отец холодно бросил, что никому ничего не должен и делает то, что ему нравится. А если ей это неприятно, то, чтобы не видеть ее надутой физиономии, готов бежать куда глаза глядят. Хотя бы и на историческую родину. После этого он преспокойно развернулся и, попросив Катю подежурить с матерью, вышел вон. С матерью тут же случилась истерика, вроде той, которой только что стала свидетельницей и Маша. Насилу успокоили.
Кроме того, за те несколько часов, пока Катя находилась около впавшей в наркотическое забытье матери, она наслушалась от соседок по палате и от медсестер всяческой всячины. В частности, обо всех медицинских аспектах операции, на которую решилась мать, а также о крайне специфическом профиле тамошней хирургии. О разнообразных «ушиваниях» и «формоприданиях»… Усвоенная информация дала Кате право на тон взрослой женщины.
— Это тебе не хухры-мухры, — авторитетно прошептала она сестре. — Это тебе генитальная коррекция!
— А зачем она ей понадобилась? — спросила Маша, хотя весьма отдаленно представляла себе, о чем вообще идет речь. Гораздо больше ее волновал вопрос, как мог отец поступить подобным образом с матерью.
— Ты что, дура? — удивилась Катя.
На следующий день Машу отправили в пионерский лагерь, а Катю было решено оставить при маме.
Рита нежно обняла подругу и, поцеловав на прощание, сказала:
— Тебе еще относительно повезло. У тебя хотя бы была старшая сестра. У меня вот никаких сестер не было…
— А сейчас у меня есть ты! — растроганно воскликнула Маша. — Я так тебя люблю, Рита!
— Опека не всегда на пользу, — проворчала та. — А жизнь нашу сестру только закаляет… И прошу тебя, не позволяй себя сегодня никому огорчать. С тебя и так довольно… Вечером увидимся.
Когда Рита ушла, Маша бросилась заваривать свежий кофе и суетиться в ожидании мамы. Звонок в дверь застал ее в тот самый момент, когда, прибрав на столе, она расставляла чашки и блюдца.
Вот и мама, собственной персоной. Выглядит весьма прилично для своих пятидесяти двух лет. Если, конечно, особо не присматриваться. Забота о внешности давно уже сделалась ее основным занятием. Кремы, массажи, гимнастика. Воспоминания о хирургических коррекциях наводили на нее ужас, однако раз или два она уже подтягивала кожу на лице. Ее сильно портила кривоватая нервная усмешка. Даже если она и не улыбалась, губы судорожно тянулись набок.
Мать сбросила легкий модный плащ и машинально поправила волосы. Осторожно подступив к ней, Маша попробовала заключить ее в объятия, но та стояла не шелохнувшись, словно не заметила движения дочери. Чуть отодвинувшись, она окинула дочь придирчивым взглядом и вскользь заметила:
— Не такой уж ты изможденной выглядишь после своих загулов.
Работу и частые командировки дочери она почему-то упорно считала чем-то вроде разнузданного образа жизни, и загулов в частности. Что ж, по сути, так оно и было.
