— Я сказал, что вы сдали вторую сверху, — ровным голосом уточнил Энтон. — Возможно, по ошибке.
— Успокойся, Фонсека, это всего лишь игра, — примирительно проговорил Пенфолд. — Почему бы тебе не пересдать?
— Это дело чести!
— Если вас действительно волнует честь, — Энтон начал медленно подниматься из-за стола, — обсудим этот вопрос на улице. Но у меня есть более спортивное предложение. Если верхняя карта — туз, вы отдаете мне свою ставку. Если нет, я отдаю вам мою. Или так: мы делим все имеющиеся в игре деньги на четверых и идем играть в дартс.
Фонсека бросил на Энтона испепеляющий взгляд, но ничего не ответил.
— Отличная идея, — оживился Амброз. Видя, что второй фермер кивнул, он быстро раздал деньги и двинулся к доске для метания дротиков. Португалец превратился в соляной столп; лицо застыло, как маска.
— Послушай, Фонсека, — раздался голос Пенфолда, — знаешь, как самбуру наказывают того, кто ворует мед?
Фонсека по-прежнему не шевелился.
— Подгибают ему руки и ноги и крепко привязывают к телу кишками дамана. К тому времени, как кишки сгниют, человек уже не в состоянии разогнуться. Мне как-то довелось встретить одного такого бедолагу в буше: он передвигался на локтях и коленях, собирая коренья и ягоды.
Энтон предложил Фонсеке три дротика.
— Хотите бросить первым?
Тот наконец-то разлепил губы.
— Игра для плебеев.
Он собрал свою часть денег и собрался уходить. И вдруг шагнул назад и приблизил свое лицо к лицу Энтона, так что на того пахнуло табачищем.
— Ты мне заплатишь, сосунок. С процентами!
Гвенн лежала на боку между двумя кустами остролистой сансевьеры и ждала, когда на поляну выйдет газель Гранта.
Она устала. Пять месяцев, прошедших с того рождественского дня, когда она сошла на берег в Момбасе, были невероятно трудными. Ее тело изменилось, вытянулось, приспосабливаясь к новым условиям. В то же время она не утратила женственности. Груди и бока пополнели. Новая жизнь вызревала в ней.
Поначалу, догадавшись о своей беременности, Гвенн испытала отвращение. Ребенок Рейли показался ей монстром. Она пришла в ужас от того, что связь с этим человеком продолжается, будет продолжаться всегда. Лучше бы этот ребенок умер! Все, что угодно, лишь бы очиститься от скверны — Рейли и его отродья! Начать новую жизнь и, если потребуется, убить обоих — отца и ребенка! Но со временем ею овладели другие, более сложные чувства. Сколько женщин тщетно умоляют небеса послать им ребенка! Сколько сыновей и мужей полегло на войне! Над нею довлел страх, что Алан никогда не сможет дать ей ребенка. И она смирилась. Отвращение сменилось тайной радостью. Чувство материнства забирало все большую власть над всем ее существом. Она пыталась представить себе будущего ребенка: каким-то он будет? Только бы он ничего не унаследовал от своего отца!
Гвенн пристрастилась к свободной одежде, особенно старым армейским рубашкам. Но временами ее удивляла и раздражала слепота мужа. Он абсолютно ничего не замечал. Очевидно, ее тело больше не входило в сферу его интересов. Ее больно ранила холодность мужа. Пусть даже им недоступна физическая близость — разве они не нуждаются в простом человеческом тепле? Иногда они по нескольку дней не дотрагивались друг до друга. Неужели у других супругов такие же отношения?
Гвенн старалась не ложиться на живот и говорила себе: нужно открыть Алану глаза. Однако день за днем откладывала и благодарила провидение за то, что ее беременность не слишком заметна. Она дорожила каждой настоящей минутой, зная, что потом все изменится. Алан никогда по-настоящему не почувствует себя отцом этого ребенка, а может быть, и она — матерью. Сможет ли Алан жить с этим — или еще безнадежнее укроется в своей каменной уэльской крепости? Побрезгует когда-либо прикоснуться к ней?
В нескольких футах перед ней, возле заброшенного муравейника, мелькнула тень. Какой-то зверек юркнул в вентиляционное отверстие. Затем появились мордочка и два крошечных умных глаза. Изящные полукружия ушей не портили силуэт. Зверек медленно вылез из норы и встал на задние лапы, стройный и гибкий, как змея. Возможно, это мангуст? Бдительный, как часовой, зверек осторожно водил глазами слева направо и обратно. Потом пригнулся к земле и замер. То была неподвижность стрелы, готовой в любой момент сорваться и поразить цель.
Не шевелясь и почти не дыша, Гвенн отчаянно вращала глазами в попытках разглядеть предмет внимания зверька. И наконец разглядела. Это оказалась пестрая, в серых и красных пятнах, ящерица, с треугольной головой и толстым брюшком. Спит она, что ли, или тоже охотится? Пока Гвенн любовалась ящерицей, мохнатая стрела взвилась в воздух и впилась когтями в туловище рептилии, вонзая ей в горло острые клыки.
После короткой схватки мангуст потащил еще дергающуюся добычу в щель между камнями. Но перед этим гордо встал на задние лапы и пронзительно взвизгнул. Мокрая красная мордочка блестела. Тотчас из своих нор повылезали еще девять или десять мангустов и заторопились на пиршество.
У Алана были свои занятия. Это началось в первые же дни их жизни на Эвасо-Нгиро. Превозмогая боль и усталость, он брал ружье и шел на дальний конец их участка. Подобно древним языческим жрецам-друидам, он собирал камни — иногда вытаскивая их из реки, но большей частью выворачивая из земли. Подняв камень, он руками стряхивал с него грязь, а затем либо выбрасывал, либо тащил туда, где уже собралась целая куча. Если требовалось, Алан мыл камни в реке. Особенно тщательно он укладывал основание круглой пирамиды. Аккуратно клал слой за слоем, подыскивая подходящие по размеру булыжники и обломки скал. Гвенн дивилась: откуда столько энергии? Наконец выросла почти идеальная пирамида в виде конуса, высотой четыре фута. То и дело отбрасывая со лба длинные темные волосы, Алан без конца осматривал ее, заменял отдельные камни, проверял свой шедевр на устойчивость. Когда пирамида была готова, он бросал оставшиеся камни обратно в реку. И так — несколько раз подряд. Каждую новую пирамиду он отмечал на карте.
Гвенн не забыла, как влюбленными они отмечали каждое свидание, добавляя по одному камню к пирамидам, отделявшим одно пастбище или один горный участок Уэльса от другого. И до них — особенно во времена пограничных войн — многие поколения отдавали жизни за право построить такую пирамиду. Алан утверждал: это — единственный рукотворный памятник, не оскверняющий землю.
«Мой друид» — вот как она его называла. Но теперь работа практически подошла к концу. Еще одна пирамида — и вся ферма окажется в каменном ожерелье.
