Катарина отчаянно заморгала, пытаясь справиться со слезами, но они все-таки хлынули из глаз, высыхая на холодном ветру. Она хотела вытереть их, но вспомнила о перчатках и, сняв их, уронила на тротуар. Руки страшно дрожали. Боже мой, подумала она, ну когда же они перестанут? Ей казалось, они дрожат с того самого дня, когда после сорокалетней разлуки в ее кондитерской появилась Рахель.
Камень Менестреля… Будь он проклят!
— Нет, — наконец сдавленно прошептала она. — Ты хочешь спасти меня и заставить страдать других. Я не допущу этого!
— Я могу уберечь всех.
— Ну да, как ты сделал в Амстердаме.
Она чуть не рыдала, но все-таки слова ее были пропитаны сарказмом.
— Катарина, выслушай меня. Я обещаю тебе — ни с тобой, ни с твоей дочерью, ни с Вильгельминой ничего не случится.
— А как же Джоханнес? Ведь это ты повез его в Амстердам? Да? Ты вымогал у него этот проклятый алмаз. Ох, Хендрик, Хендрик! Ты никогда не изменишься!
— У него было больное сердце. И я ничем не мог помочь. — Он взял ее руки в свои и стиснул их. Она удивилась тому, какими теплыми оказались его ладони. — Почему ты не веришь мне?
— Хендрик, пожалуйста, не надо. — Ее голос дрогнул. Катарина сердилась на себя за свои слезы; она надеялась, что он изменился, что между ними не встанет прошлое и Амстердам. — Я не могу еще раз поверить тебе.
Его ранили ее слова, но он словно ожидал этой оплеухи и даже как будто обрадовался такому обороту событий. Его оптимизм, который привлекал и отталкивал одновременно, его несокрушимая самоуверенность взяли верх, и он с самым серьезным видом сказал:
— Я могу положить конец всему этому, Катарина. Если ты скажешь мне, где Менестрель…
— Нет! — Она уперлась ему в грудь и оттолкнула. — Будь ты проклят, Хендрик! Нет! Даже если бы я знала, то никогда не сказала бы тебе. Менестрель умер вместе с Джоханнесом. А теперь уходи. Ради всего святого, Хендрик, уходи!
— Катарина…
Она тряхнула головой, сопротивляясь желанию убежать. Вилли и мать — те никогда не убежали бы. Она должна защитить Джулиану. Катарина заставила себя посмотреть Хендрику прямо в глаза — в эти честные и в то же время лживые глаза.
— Значит так, Хендрик. Во что бы ты ни вляпался на этот раз, не смей впутывать мою дочь. Если ты хоть пальцем тронешь Джулиану — если кто-нибудь из твоих людей тронет ее — я вам этого не спущу. Я найду вас. Если ты умрешь раньше меня, то я найду тебя и в аду.
Хендрик сглотнул и облизнул пересохшие губы.
— Милая моя Катарина. Ты ненавидишь меня, — прошептал он.
— Нет, Хендрик. — Она чувствовала себя совершенно разбитой. — Этого не было никогда.
Она стремительно прошла мимо него, опрокинув ведро с водой, вбежала в кондитерскую и, захлопнув за собой дверь, задвинула тяжелый засов. Скрежет железа гулко прозвучал в тишине магазина.
Хендрик де Гир стоял в луже грязной воды и смотрел на дверь. Его лицо не выражало никаких чувств. Катарина с самого начала была настроена враждебно, она думает, что он остался все тем же беспечным, трусливым эгоистом, каким был в Амстердаме. Разве может она после всего, что он сделал тогда, испытывать хоть каплю сострадания к нему? Все осталось по-прежнему. И Хендрик, и Катарина, и их прошлое.
Катарина видела в окно, как он нагнулся, поставил ведро и подобрал одну из резиновых перчаток. Он прижал ее к губам. Катарина едва не закричала, когда он приблизился к дверям. Но он только повесил перчатку на дверную ручку. Хендрик развернулся и медленно пошел по Медисон-авеню. Один.
Джулиана переоделась в Д. Д. Пеппер, чтобы спокойно добраться до аэропорта, а затем, в дамской комнате в редакции «Газетт», снова стала Джулианой. Сложив одежду Д. Д. в бумажный пакет и оставив его под раковиной, она прошла в отдел новостей. На ней был габардиновый костюм шоколадного цвета, на шее — шарф, волосы убраны. Она полагала, что ее можно узнать, пусть даже это и не имеет сейчас значения. Какой-то репортер показал ей стол Мэтью, за которым никого не было. Она прошла к столу и присела на стул, стоявший рядом. Кинув взгляд на бумаги и газетные вырезки, она сразу же заметила некрологи Рахель Штайн и дяди и помрачнела.
К ней подошла высокая женщина в очках и поинтересовалась, что ей нужно. Джулиана представилась.
— А я Элис Фелдон, — сказала женщина, оглядывая ее. — Значит, вы — та самая пианистка Старка.
Джулиана поморщилась.
— Когда он должен прийти?
— Мне об этом известно ровно столько же, сколько и вам.
— Я должна увидеться с ним. Я… У меня есть информация для него. Уверена, что она будет ему интересна.
— Вы так думаете? — Она взяла со стола клочок бумаги и карандаш, черкнула что-то и протянула Джулиане. — Тут его домашний телефон и адрес. Решайте сами, что вам делать.
И Элис Фелдон прошествовала к своему столу. Джулиана взялась за трубку телефона, но передумала и не стала набирать номер. Что она скажет Мэтью, когда он ответит? Я хотела узнать, когда вы придете на работу. Он спросит — зачем, а она скажет — ну, потому что я вас тут дожидаюсь. А он скажет — ну и дожидайтесь дальше.
Девушка сунула бумажку с адресом в карман и вызвала такси.
Оставив на улице своего человека, Филипп Блох стоял на ступеньках элегантного дома и ухмылялся в лицо бывшему командиру взвода.
— Привет, Сэм.
— Блох? Что ты здесь делаешь? — Сэм Райдер побледнел. — Я думал, мы договорились, что ты не будешь появляться в Вашингтоне. Ради Бога, заходи скорее.
— Успокойся, Сэм.
Блох вошел в уютный холл. В одной руке у него была пластиковая коробка с фруктовым салатом, в другой — пластмассовая вилка, с помощью которой он отправил в рот кусок дыни. Когда-то он не выпускал изо рта сигареты. А сейчас довольствовался фруктами, орехами и семечками. Иногда он чувствовал, что начинает походить на белку.
Он был в хорошем расположении духа.
— Я обожаю округ Колумбия. Правда, за те деньги, которые я заплатил тут за поганый салат, я мог бы купить целый чемодан дынь.
Райдер ощетинился.
— Мы можем поговорить в кабинете, но вряд ли стоит затягивать эту встречу, сержант.
— Как скажешь.
Блох последовал за сенатором в кабинет, располагавшийся в глубине дома. Они прошли через изысканную столовую, выполненную в духе времен королевы Анны. Сержант узнал этот стиль, так как многие годы видел похожий столовый гарнитур на картинке — это была репродукция Этана Аллэна, которой его мать украсила холодильник. Она мечтала, что когда-нибудь и в ее столовой будет стоять такая же мебель, сама мало веря в это. Никто из их домочадцев не только не мог позволить себе такую роскошь, но и вовсе не интересовался причудами матери. Вам всем на все плевать — так говаривала его мать. Она уже старая сейчас, и, наверное, до сих пор держит эту чертову картинку на своем холодильнике.
